Тыквенный пирог

– Вряд ли мы все-таки соберем всех окрестных магов в очередной раз. Нельзя же каждый год попадать в одно и то же говн…

Ирь глумливо хохотнул и ткнул человека в спину, направляя к освещенному окошку мотельного администратора.

– В прошлый раз они сбежались на меня из четырех соседних городков, через холмы и одну реку! Я на этом твоем «одном и том же» уже как на батуте.

– Ты знаешь, – жрец глянул на друга с высоты своего роста прежде, чем зайти в домик администрации, – будь я тобой, я бы их так не шугался. Проверял, что будет, если они все-таки не только слетятся к тебе, но и присядут?

– Хочешь сказать, еб*нет или не еб*нет? – Ирь дождался кивка исключительно из принципа. – Ну уж нет! Мне их будет слишком жаль, и слезы мои затопят мир, нехорошо получится… Стучись уже, че встал-то.

Ключ им хмуро чуть ли не бросили в морды. И, надо же, сонный администратор даже не покосился на странных постояльцев: что у одного доломан и диковинная прическа, а в другом два метра роста и что в бороде он прячет снисходительно-вежливую ухмылку. Когда накануне костров Бельтайна двое путников заявляются посреди ночи, пешком, пахнут кровью и дымом, да еще и совершенно трезвые – это худшее из возможных зол. Пусть себе заявляются, лишь бы не притащили с собой переносной алтарь.

Ох, знали бы те, кто так рассуждает, что жрецам нет нужды в алтарях…

Лакс был хорошим жрецом. С ним считался даже Ирьиллин, даром, что Лакс был человеком – впрочем, кто бы кроме жреца согласился таскаться с этим? Легкий воин с двумя кинжалами и косой до середины лопаток, за которую друг регулярно над ним издевается, не человек даже, даром что так похож. Если присмотреться, можно заметить, как бесчувственно улыбаются невинно-голубые глаза и как застывает маской его лицо, когда он забывает быть человечным.

Жрец щелкнул выключателем, и в бесхитростном номере на двоих загорелся тусклый свет. Лакс буднично вздохнул: он видел комнаты и похуже, и по колено в крови и кишках, и не по колено, но такие номера в придорожных мотелях неизбывно навевали на него тоску. А Ирь проворно поднырнул под его руку, мазнул рукой по кровати и упал в единственный стул с хозяйским «о, телек!». Пульт через спину полетел обратно на кровать, и только потом зомбоящик отреагировал на нажатую кнопку и зажегся.

– Там есть орешки? – требовательно протянутая рука.

Лакс фыркнул.

– Только мои. Но я знаю, что ты достаточно испорчен, чтобы…

Ирьиллин обернулся к нему всем корпусом:

– Они еще на месте? Вот это новость!

И тут же отвернулся обратно, похохатывая над своей колкостью и мысленно возобновляя счет. До Бельтайна оставался день, и счет за темную половину года стал 112:83.[13]

Было еще темно, когда Ирьиллин потянулся и соскочил с нерасправленной постели, как кошка. Он проспал только половину ночи, и то беспокойным, чутким сном – приближающиеся костры Бельтайна будоражили кровь и не давали забыться.

Воин не стал расталкивать Лакса. Только выудил из его кармана сигареты, накинул доломан на плечи и выскользнул за дверь. На ходу парой заученных движений пригладил выбившиеся из косы волосы, заправил за уши те пряди, которые падали на лицо.

Было так тихо, как бывает только за четверть часа до туманного рассвета. Такого, что солнце не взмоет над горизонтом, а только обозначит свое присутствие, подкрадется, не тронув молочно-белое море над землей. Ирьиллину нравились такие утра. Он стоял и курил на крыльце, рассматривал последние копошащиеся ночные тени, а по затылку от малейшего дуновения ветерка его бил красный мешочек, пахнущий розмарином, лавандой и солью. Ирь пошарил рукой и сорвал его, бездумно положил саше на узенький подоконник.

Если бы обереги от вторжения хаоса помогали, ему пришлось бы несладко.

Жрец появился в дверях бесшумно, каким-то образом ухитрившись даже не заскрипеть подмоченным за зиму порогом. Взъерошенная борода выдавала, как крепко и сладко он сегодня спал.

– Как день начнешь, так его и проведешь, – философски заметил Лакс. – Ты не все там еще скурил?

Друг протянул ему полупустую пачку, жрец вытащил себе одну, но поджигать не стал – так и стоял с незажженной сигаретой, тоже вслушиваясь, пропитываясь этим новым, оглушительно тихим утром. Туман словно проглотил все звуки, оставив только далекое бормотание телевизора в каком-то из соседних домиков. Должно быть, постоялец заснул, так и не выключив очередное ночное ток-шоу.

Воин выкинул окурок и прислонился к дверному косяку. Глянул на человека ничего не выражающим взглядом.

Тот с легкостью его прочитал.

– На знаю, Ирь. Совсем ничего об этом не знаю. Но надо будет попробовать. Не найдем чашу здесь – пойдем дальше, велика беда.

– Я тебя и не тороплю, – воин неопределенно пожал плечами. – А вот яд у тебя внутри – вполне.

Воздух потеплел. Видимо, солнце поднялось над горизонтом, все еще невидимое, но все равно протягивающее свои руки к зеленой земле. Занимался новый день, уже совсем летний и все настойчивее растущий. Верхушка холма вынырнула из тумана, словно из воды, а потом ее кто-то неаккуратно обмакнул в солнце.

– Я жрец, вообще-то, а не хрустальная принцесса!