Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд

Сейчас я смирилась с нашей долей, даже нахожу в ней определенное удовольствие, хотя поначалу меня мучили дурные предчувствия, и смутная тоска не оставляет меня, даже когда я в хорошем расположении духа. Силясь разглядеть буквы в серебристом рассветном полумраке, я задумываюсь: если мне удастся вернуться в цивилизацию – кто же прочтет мои записи? Что станется с моими драгоценными Гортензией и Уильямом, если я никогда не увижусь с ними? Я молюсь, чтобы письмо, отправленное Герти, добралось до них; но как я могу быть уверена, что мать с отцом покажут им письмо, когда мои малютки подрастут и научатся читать? Все эти мысли не дают мне покоя. Какая бы участь ни ждала меня, убежденность в том, что однажды мои дети смогут прочитать о жизни их матери среди индейцев и попробуют понять, что, даже если ее поступки на первый взгляд эксцентричны, глупы, необдуманны, она все же не была умалишенной, все-таки утешает меня…

7 августа 1875 года

Мои недавние волнения воплотились в реальность куда более страшным образом, чем я воображала; нас постигла настоящая катастрофа. Сегодня, в самый горький день, я и несколько моих подруг оказались в самом отчаянном положении.

День начинался мирно и спокойно, как и вчерашний. На рассвете я сидела на своем камне, глядя на заводь реки Тонг, и как раз собиралась достать тетрадь, привязанную к спине. Справа от меня сидела Хелен Флайт, в ожидании, пока наступающий рассвет позволит ей приступить к рисованию; слева расположились Марта, Сара и малышка Милая Походка. Близнецы Келли тоже увязались за нами и теперь возились на берегу с нехитрым удилищем, собираясь наловить форели к завтраку. Гретхен тоже спустилась со своим бурдюком и искала удобное местечко, чтобы зачерпнуть воды.

Полагаю, все мы в один и тот же миг почувствовали некую перемену – птицы, которые было завели свой утренний гомон, внезапно замолкли… Но это затишье резко нарушил шелест крыльев сотен гусей и уток, разом снявшихся с воды по низовью реки. Не успели мы оторваться от занимавших нас дел – как в мгновение ока каждая из женщина оказалась брошенной на землю, рот зажат грязной ладонью, тело обездвижено медвежьей хваткой. Единственные звуки, доносившиеся до нас кроме хлопанья крыльев, были тяжелые шлепки камней на площадке для тренировки воинов да короткое мычание, которое издала наша товарка Гретхен, которую нападавший сбил с ног у самого берега.

Атака была проведена столь безупречно, что, думая задним числом, я совершенно уверена, они наблюдали за нами не один день, изучая наши привычки и занятия, чтобы подготовить отряд воинов, который быстро справится с задачей. Например, они уяснили, что Гретхен, девушка крупная и, без сомнения, обладающая недюжинной силой, будет нелегкой добычей даже для двух взрослых мужчин; поэтому ее они решили сразу оглушить.

Нападавшие действовали столь стремительно и слаженно, что и речи не шло о сопротивлении. Каждая знала, стоит ей затрепыхаться или издать вопль, ей тут же перережут горло. И вот нас понесли, даже скорее, поволокли вниз по берегу, откуда, очевидно, и появились наши недруги. Один из них, настоящий великан, страшный, как смерть, перекинул Гретхен через плечо, и теперь она болталась в воздухе словно мешок с картошкой. Я не понимала, из какого племени эти мужчины, но все они были почти на голову выше, а цветом кожи светлее, чем наши шайенны; двое-трое были в белых фланелевых рубашках, явно скроенных на европейский манер, а на нескольких были черные армейские кепи со срезанным верхом и украшенные по бокам перьями и разноцветными лоскутами.

Дойдя до брода, дикари перенесли нас на другой берег, где нас поджидала группа молодых индейцев, держа под уздцы лошадей – среди которых я узнала нескольких из наших. Здесь нам связали руки и ноги плетенными из лозы веревками, заткнули рты кляпами и грубо перекинули каждую через переднюю луку седла, словно тушу убитого на охоте оленя. Затем наши безжалостные похитители расселись по коням.

Я не знаю точно, сколько времени длился переход – наверняка несколько часов, но нам он казался бесконечным, столь невыносимы были наши страдания. Я была уверена, что Гретхен мертва, – она так и не пришла в себя и болталась между седлом и шеей лошади безжизненной куклой. Лишь через час, а то и дольше я с большим облегчением услышала, как она испустила стон.

Наконец наше долгое и мучительное путешествие, во время которого мы могли лишь беспомощно размышлять о постигшей нас беде, подошло к концу: мы прибыли в небольшой лагерь из примерно шести шалашей. Точнее, просто палок с наброшенной поверху тканью, что типично для временных стоянок охотничьих отрядов, ибо там не было женщин, лишь еще несколько юношей, которые встретили нашу процессию. И вновь нас с нарочитой грубостью швырнули с лошадей прямо в грязь, что ужасно развеселило дикарей, которые принялись хохотать и болтать на незнакомом наречии.