Тысяча девятьсот восемнадцатый год

Анна-Мари. Я дала ему договорить до конца. Его жадные глазки так и шарили по мне. И я его не задушила. Что же я такое? Кто я? Неужели моя неблагодарность заглушила во мне голос сердца? «Делай все, что хочешь, сказал он однажды, — но не предавай самое себя». Трудно быть неблагодарной. Трудно взвешивать. Трудно выбирать. (Взвешивая.) Томас? Георг? (Решительно, с сияющим лицом.) Георг.

3

Здание школы, превращенное в казарму. Комната.

На полу тесно положены соломенные тюфяки. Вечер.

Солдаты, смертельно усталые, валяются в изнеможении на тюфяках.

Некоторые чистят форму. Двое играют в карты.

Томас лежит, закрыв глаза.

Первый. Я спрашиваю: почему? Я спрашиваю: ради чего? И небо не обрушится. И бог не накажет виновных.

Второй. Ну, этого от него не дождешься: бог убрался в Швейцарию.

Первый. Но ведь какой-нибудь смысл должен в этом быть.

Третий. В кино я видел картину «Оборотень». Знаешь ты, что такое оборотень?

Четвертый. Это — который кровь сосет? Вот вы, Вендт, ведь вы образованный: скажите, бывают на самом деле оборотни?

Томас (лежит неподвижно на своем тюфяке). Чепуха.

Третий. Нет, не чепуха. В афише приводится мнение авторитетов.

Томас (про себя). Они верят в оборотня, которого показывают в кино.

Третий. До чего жутко было. Одно удовольствие. Возле меня сидела одна кухарка, так она прямо потела от страха. Но я ее так ущипнул, что у нее сразу страх пропал.

Четвертый. Кто это воздух испортил? Сил нет!

Третий. Ничего удивительного при нашей жратве.

Второй. К вони надо привыкать. В братской могиле еще не так воняет. Эй, ты, балагур, спой нам куплеты о свинье и младенце.

Четвертый. Я зверски устал. Все кости болят.

Второй. Ты разве костями поешь? Или спой нам «Мумия и сыр».

Третий. В казарме саперов теперь в ходу такая песенка:

Бог, родина… все ерунда!
Закон войны таков:
Стоим горой за богачей,
Стреляем в бедняков.

Многие (шумно). Замечательно. Очень хорошо.

Стук в дверь.

Первый. Пришла дама, которая к Вендту ходит.

Томас. Можно ей войти?

Голоса. Да. Конечно. Да, разумеется.

Анна-Мари (входит; робко). Здравствуйте! (Подходит к Томасу.) Добрый день, Томас.

Томас. Зачем ты пришла?

Анна-Мари. Поговори со мной, Томас. Нехорошо будет, если ты со мной не поговоришь.

Томас. О чем мне с тобой говорить? Если ты не видишь сама, то слова не сделают тебя зрячей.

Первый. Вы слушали, как трепался майор, когда отправляли на позиции третий эшелон?

Третий. С души воротит от их красивых речей. Пусть сами подставляют под пули голову, если это такое удовольствие издохнуть за отечество. Велика радость — вместо правой ноги принести домой Железный крест?

Анна-Мари. Ты не чувствуешь, как мне страшно, Томас? Неужели ты вытащил меня из воды для того, чтобы я теперь задохнулась?

Второй. Выгружали первый эшелон, и вдруг — комбинированная воздушная атака. Троих убило, семерых ранило — еще до того, как они попали на фронт.

Первый. Я наверняка буду убит. Трижды мне снилось, будто я еду в каком-то открытом вагоне, лежу и не могу сдвинуться с места, а с обеих сторон на меня сыплется угольная пыль, все сильнее, сильнее. А я никак не могу пошевельнуться.

Анна-Мари. Георг Гейнзиус возвратился с фронта. Он бы тебя без всякого труда освободил.

Томас. Все та же песня.

Анна-Мари. Я предприняла кое-какие шаги. Тебя отпустят. Надо лишь захотеть.

Томас. Я не хочу.

Анна-Мари. Я кое-что привезла тебе. Шоколад.

Томас. Благодарю. У других тоже нет шоколаду.

Анна-Мари. Ты можешь дать и другим. Эхо Беттина посылает.

Томас (берет). Беттина? Так.

Анна-Мари. Ты не проводишь меня немного? Здесь не поговоришь.

Томас (устало встает). Ты меня мучаешь.

Второй. Это жена его или любовница?

Четвертый. Не знаю. Но, по-видимому, она ему гекупак.

Третий. Не гекупак, а гекуба. Это греческое слово. Означает: «на черта она мне сдалась».

Четвертый. Спасибо, господин почтовый ящик.

Второй. Только из-за того, что здесь Вендт, они над нами так измываются.

Третий. Как странно, что ему не скажешь «ты».

Четвертый. «Величие и достоинство служат преградой к сближению» — как сказал Шиллингер.

Третий. Ему дьявольски трудно. Но он не увиливает, не жалуется, а стискивает зубы и молчит.

Первый. Иногда мне кажется, что он-то и мог бы сказать — зачем, чего ради?

Второй. Пока что от него только и есть пользы, что из-за него к нам придираются.

Совсем молоденький солдатик (яростно). Придираются? К вам? Ко мне придираются! Из всей роты только ко мне одному.

Четвертый. Погляди-ка. Грудной младенец раскрыл рот. Еще в утробе матери, а уже лопочет.

Третий. За что это к тебе придираются, сосунок?