Тысяча девятьсот восемнадцатый год

Четвертый. А там они сидят теперь по разным кафе. Играет музыка. Газетчицы выкрикивают названия газет. Перед кино — давка. Молодые люди слоняются, курят и бегают за первыми вечерними проститутками, дежурят у служебных входов в универмаги, поджидают продавщиц.

Первый. А тут лежи и подыхай. Хороша справедливость. Ведь должен быть какой-нибудь смысл в том, что происходит.

Второй. Почему должен быть?

Третий. Вот и я так думаю. К черту эти розовые бредни. Надо быть трезвым. С девчонками фасон держать не штука. Вот когда каждую минуту тебя может прихлопнуть — тогда держи фасон.

Второй. Этого ввек не забыть: лежишь и ждешь смерти, а над тобой само небо горит.

Четвертый. Вы видели, какой смешной был лейтенант?

Третий. Хороший парень. Не слишком мозговитый. Жалко, что его так сразу накрыло.

Четвертый. Он упал навзничь. А монокль остался в глазу. Очень смешно.

Томас (глядя перед собой, со злобой, тихо). Выжечь все это у себя в мозгу. Запечатлеть в глазах, в ушах. Всосать в кровь.

Второй. «Пупсик, звезда моих очей». Я так люблю музыку. До смерти хочется вспомнить какой-нибудь хороший мотив. Не выходит. Все точно ветром сдуло. Только все та же избитая, глупая песенка. «Пупсик, звезда моих очей…» На зубах навязло.

Первый. Пить, пить, товарищи! (Стонет. Что-то бессвязно лепечет.)

Второй. Что с тобой, друг? Кончаешься? Может, сказать что-нибудь хочешь?

Первый. Что сказать? (Судорога проходит.) Чепуха. Если ты запомнишь, что я скажу, а я уже буду падалью, то что мне с того? Дружба? Ерунда. Любовь? Чушь. Отечество? Обман. Все это — бумажные деньги, сплошной обман.

Молоденький солдат (ранен). Когда мы были на отдыхе, я пошел к проститутке. Первый раз в жизни. Она разделась, она была тугая, круглая. У меня дыханье сперло. Я взял да убежал, она мне вслед хохотала. И вот я умираю, так и не узнав женщины.

Томас (про себя, тихо). Я не умру. Я вернусь, чтобы все увидели то, что я вижу. Я заставлю их видеть.

Третий. Никогда не знал женщины этот малыш. Скажи пожалуйста! Когда лежишь и в тебе копошатся черви и ты превращаешься в прах, что толку, если у тебя было не меньше женщин, чем у кронпринца?

Четвертый. Умереть от жажды. Страшное дело. Надо же было, чтобы дьявол нас занес как раз на южный фронт. Досаднее всего, что приходится подыхать у этих макаронников.

Третий. Поглядите-ка на Вендта. Так ничего от него и не дождались. Трубили о нем в газетах, пили за его здоровье, кричали, что он необыкновенный парень. А он лежит и подыхает, и ни одной собаке нет до него дела.

Четвертый. И даже если бы у них хватило благородства не брать его и позволить ему писать свои стихотворения и произносить свои возвышенные речи, все равно, и он бы ничем не помог. Ни один человек в мире не может помочь.

Томас (про себя, сквозь зубы). Я не умру. Хорошо бы умереть. Но я не имею права. Я должен рассказать миру правду. Я должен перестроить мир.

Первый. Проклинать? Плакать? Молиться? Или… а-а…

Третий. Язык держать за зубами, тысяча чертей! Мутит от этой вечной трескотни. Просто голова кругом идет. И всегда долговязый заводит волынку. Не желаю больше слушать весь этот вздор.

Второй. Мне кажется, товарищ, тебе нечего кипятиться.

Третий. Почему?

Второй. Он уж на том свете, по-моему.

Четвертый. Бедняга. Самое лучшее для него.

Третий. Вот и трескотне конец. Теперь хоть подохнуть можно будет спокойно.

8

Кабаре. Господин Шульц, Анна-Мари, господин из австрийского посольства. Мужчины, девушки. Со сцены доносится музыка модных танцев и ритмическое шарканье ног танцующих.

Господин из австрийского посольства (аплодирует двумя пальцами), Пр-э-э-лестно! Пре-э-э-лестно!

Анна-Мари. Ну и лодыжки у этой козы. С такими лодыжками не лезут танцевать. Да еще горб на спине.

Господин Шульц. Да, Анна-Мари, у нас насчет этого ассортимент получше. (Хлопает ее по спине.)

Какой-то господин. В моем лице вы видите величайшего неудачника нашего столетия. До войны я жил в тропиках. Десятки лет занимался проблемой, как приспособить тропики для европейцев. Я изобрел систему центрального охлаждения для отдельных домов и целых кварталов. Вдруг… эта проклятая война, пришлось все бросить и вернуться. Что же теперь прикажете делать с моим центральным охлаждением здесь, в Центральной Европе, где даже летом требуется паровое отопление!

Анна-Мари. Ну, что это за танцы? Все как деревянные, как калеки. Мертвые они, что ли? (Кельнеру.) Капельмейстера сюда!

Тайный советник. Что вы задумали, сударыня?

Анна-Мари. Мне нужен настоящий темп.