Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

Я, пожалуй, не хотела говорить о Рождестве. Для меня праздники по расписанию выглядят подделкой. Я предпочитаю устраивать маленький праздник каждый день в честь чудес дня насущного. Большие спектакли выбивают меня из колеи. Они кончаются. А когда они кончаются, чувствуешь себя скорее измотанным, чем освеженным. Меня вполне устраивала моя обыденная жизнь, и я предпочла бы продолжать ее и на Рождество. Мне хотелось развести огонь, испечь хлеб, сбегать позавтракать в бар, приготовить отличный обед и съесть его с Фернандо и Барлоццо, почитать и подремать у огня, побродить по лесу и по промерзшим полям, задыхаясь до боли от холода и красоты черной звездной ночи. А потом согреть руки о чашку горячего вина со специями и посидеть в баре с друзьями и соседями, которые, конечно, рано или поздно соберутся в баре. Мои дети отмечали Рождество с родителями своих супругов, так что, возможно, в моей решимости была доля бравады — пришлось узнать и понять, что праздники лишаются доли радости, когда дети вырастают и живут своей сложной взрослой жизнью. Я знала, что оба собираются летом провести с нами два месяца, и это помогало, но не очень. И еще мне хотелось повидать Флори. Я послала ей с Барлоццо записку, спрашивала, нельзя ли к ней заехать. Она не ответила.

В конце второй недели декабря каждая деревушка и borgo чествовали новое масло. Костры на сельских площадях, огромные решетки, на которых поджаривался хлеб и колбаски, цельные поросята, насаженные на вертела, самодельные горелки для разогрева красного вина, аккордеонисты, дуэты на мандолинах, mangiafuochi — глотатели огня, паяцы в средневековых костюмах, гадалки на Таро в шелковых юбках, предсказывающие будущее, и епископы в шелковых одеяниях, благословляющие масло и души, которые ему предстоит питать. Языческие обряды, священные ритуалы сплетались в тепле длинных языков пламени. Сельские праздники — это лекарство. Сладкая микстура от однообразия крестьянской жизни. Мы вместе со всем Сан-Кассиано собрались в Пьяццу на sagra dell’olio nuovo, праздник нового масла. На мне бриджи из саржи, сапоги для верховой езды, белая шелковая рубаха с высоким тугим воротником, мягкая кожаная куртка цвета сладкого вина, волосы подобраны под коричневый берет. Черная ночь пахнет дымом и свежим снегом. Мы выскочили из грузовика Князя в праздничную тосканскую субботу. Толпу составляли, казалось, человек пятьсот, хотя население деревни насчитывало всего семьдесят пять. Мы в темноте прошли к муниципальной стоянке, где разыгрывалась sagra. Вышли на свет. Первое, что я увидела, — paiuolo, котел на высоком костре, не хватало только ведьмы. В нем варились бобы, красные бобы borlotti с опаленной свиной шкуркой, с шалфеем и розмарином, с цельными головками чеснока. Все это кипело в бульоне из томатов и красного вина. Две длинные решетки-гриль были установлены над золой от оливковых ветвей и виноградных лоз. Толпа теснилась вокруг, дожидаясь, пока поджарится хлеб, который скоро превратится в bruschette. Вперед вышел человек с корзиной хлеба, нарезанного дюймовыми ломтями. Ловкими быстрыми пальцами он разложил хлеб на одной, потом на другой решетке, наклоняясь над ними, чтобы достать до дальнего края. Над горячей золой хлеб зажарился в одну минуту, и ему пришлось бежать к первой решетке, переворачивать ломти щипцами, словно сросшимися с его рукой, как инструмент с рукой хирурга. Собственно, щипцов было двое, и он действовал ими попеременно, не теряя ни секунды. Он словно играл на маримбе, туда-сюда, пританцовывая вдоль решетки в плавном захватывающем глиссандо. Когда хлеб слегка обжарился с обеих сторон, он переложил куски на противни ресторанного размера. Вступил второй танцор, поливавший горячий хлеб густым зеленым маслом из двухлитровой бутыли, которую держал высоко над противнем. Третий танцор, следом за вторым, посыпал ломтики морской солью, ее жемчужные крупинки таяли, как лед на сковородке. Едва он покончил с одним подносом, кто-то передал его в толпу, за ним другой, весь хлеб разобрали, и мастер маримбы вновь начал свой танец.