Тысяча дождей

Звезд не видно, желтоватым нарывом чуть-чуть вздувается пятно низкой луны. Я лежу на жестких луговых кочках, старясь дышать спокойно и равномерно. Главное – не напрягайся, советовала мне Аглая. Напротив – расслабься, раскинь руки, прижмись к земле, представь, что ты – трава, корни, листья… Почувствуй мир сердцем растений, ощути, что это не «они», нечто отдельное от тебя, а это – ты сам, такой, каким и хотел бы быть… Не бойся смерти, смерти не будет, будет преображение, я верю, что у тебя получится…

Как раз этого я опасался больше всего: а получится ли у меня? Может быть, пролежу всю ночь на земле, а утром встану и недоуменно пожму плечами. Луг меня просто-напросто проигно­рирует. И потому Лельке я ничего не сказал: она с головы до ног оросит меня потоками слез, а потом выяснится, что все это было напрасно.

О своем плане я предупредил только Ясида.

Сейчас, когда Коменданта не стало, Ясид, несмотря на возраст, оказался самым главным в Поселке. У него – своя армия. Он полностью контролирует муниципалитет. Ему подчиняются даже матерые мужики. Потому, вероятно, что Ясид знает, что делать.

Он единственный, кто это знает.

Не считая, разумеется, Колдуна.

Остальные пребывают в растерянности.

Ясид спросил:

- Ты твердо решил?

- Да, - сказал я.

Хотя сомнения у меня, конечно, были.

- Ладно, попробуй, не стану тебя отговаривать. Место себе присмотрел?

- В низине, рядом с Каменной Балкой.

Ясид подумал:

- Если начнется буря, ее ж заметет. Задохнешься. Почему не на другой стороне?

Я объяснил ему – почему.

- Сомнительный аргумент.

- Так посоветовала Аглая.

Ясид посмотрел на меня, прищурившись:

- А со мной она разговаривать будет?

- Не знаю, - честно ответил я. – Все же у нас с ней больше общего.

- Ну-ну… Желаю успеха, - сказал Ясид.

Мы даже не попрощались.

Ясид мне не поверил. Это приводило в отчаяние: ну почему, почему никто мне не верит? Не поверил Ника, когда мы были в Новом Лесу, сейчас не верит Ясид, считает, что у меня – приступ галлюцинаций, сны наяву, фантомы болезненного созна­ния, порожденные обезвоживанием, бессонницей и жарой. Впро­чем, ничего рискованного он в моих намерениях не усматривал: ну, проведу ночь не дома, а растянувшись на пыльной зем­ле, вот и все. Как я догадываюсь теперь, у Ясида нет биологической предрасположенности к трансформации. Слиш­ком быст­ро ему в силу разных обстоятельств пришлось повзрослеть, слишком рано стабилизировалась у него функциональность нерв­ной системы. Он как человек уже сформирован и зафиксирован, преображение невозможно. Ясид в принципе не способен понять, что это такое. С его точки зрения, преображе­ние – это полная чушь, ничуть не лучше, чем молитвенные за­вывания Колдуна. Другое дело Лель­ка, как я опять-таки догадываюсь теперь. Лелька просто создана, чтоб стать рощей, лугом, яркими, праздничными ромашками. Достаточно посмотреть на наш огород: у всех все сохнет, погибает от зноя, а у нее – вот настоящее чудо! – пока еще держится. И вовсе не потому, что она делится с ним частью своей воды, нет, Лелька просто чувствует каждый кустик, каждую трепещущую былинку, умеет каким-то образом вдохнуть в них жизнь. Не случайно Колдун именно ее, Лельку, выбрал для своего дикого жертвоприношения.

Я стараюсь не зацикливаться на этой мысли. Ясид мне не верит, но я, напротив, как раз верю ему: Лельку он никому не отдаст. Мне же сейчас следует завершить то, что я начал. Преображение – это и в самом деле легко. Я ощущаю, что становлюсь как бы прозрачным. Я не вижу себя, но я это отчетливо осознаю. Сквозь меня проходит свечение тусклой луны. Сквозь меня можно разглядеть венозные изломы земли. А затем очертания моего тела вообще становятся зыбкими – я, будто кусок сахара, брошен­ный в чай, медленно, но неотвратимо растворяюсь в необозримой вселенной Луга. Впрочем, она только на первый взгляд кажется необозримой, а реально это коч­коватая, слегка изогнутая полоса площадью не более квадратного километра. Остаток наших неудачных посадок. И все рав­но для меня это целая живая все­ленная: бесчисленные пучочки травы, спле­тение корней, пере­превших веточек, подземных почек, которые никак не могут дви­нуться в рост, шевеление микроскопической фауны, ссохши­еся гроздья песчинок – в трещи­нах между ними таится блеск драгоценной влаги.

Я ощущаю все это как естественные части себя.

Для этого не тре­буется никаких усилий.

Однако есть оборотная сторона данного ощущения: преображение – это еще и очень, очень трудный процесс. Потому что сейчас эта вселенная угасает. Она разобщена на сегменты, она пребы­вает в хаосе, она ра­зодрана в клочья, которые – каждый сам по себе – мучительно агонизируют. Я непрерыв­но, не знаю как, но слышу их голоса, слышу тот же нескончаемый писк боль­ной птицы: пи-ить… пи-ить… пи-ить… – он остриями тонень­ких жал пронзает мой мозг. Я никак не могу собрать эту все­лен­ную в нечто единое: кончики нервных волокон, которые я про­тискиваю сквозь комья земли, то и дело на­тыкаются на мертвую плоть.