Тысяча и один день

– Вот и дурак. Год работаешь, а такой простой вещи не понял. Самые способные работают хотя и по специальности, но где-нибудь очень сбоку. Талантливый инженер-электронщик, к примеру, в лучшем случае станет десятником на производстве печатных плат и там заржавеет. А когда сопьется, его выкинут в подметалы. Шибко умные не нужны, понял? Они опасны уже потому, что и без всякой телепортации могут со временем устроить подкоп под систему – сами того не желая, простой логикой событий. Мы со своим якобы среднетехническим и без того наголову выше нашего Начальства с их якобы высшим университетским – они и не хотят, чтобы на две головы. Бабам не нужны технические революции, им нужна стабильность и, уж так и быть, медленный-медленный прогресс. Им никогда не понять, что любую железяку нужно любить, чтобы она работала как следует! – Последние слова дядя Лева почти выкрикнул – наболело, видно, – но сейчас же спохватился и понизил голос: – Есть, конечно, и среди них исключения… но именно исключения, Тимка! На нас, мужиках, все держится, и ты меня с глазу на глаз эксменом не называй – заеду невзначай в рыло, даром что ты такой бугай. Понял?

– Понял, – улыбнулся я. – Крамола. Люблю.

– И не скалься мне тут, феномен. Пошли.

– Куда?

– В лабораторию. Уговорил, на сегодня хватит. Рабочие часы уже истекли – лаборатория была пуста, персонал давно вывалился через проходную кто в подземку, кто к остановкам автобусов-экспрессов с затемненными стеклами, шпарящих прямиком в спальные кварталы эксменов. Блестел свежевымытый пол, пахло жидким мылом, нагретым металлом, озоном от недавно выключенных приборов и горелой пылью. Стало быть, завтра начальство, по-своему понимающее порядок, опять заставит вскрывать корпуса приборов и собирать пыль тряпками. Занимая половину помещения, солидно громоздился старый ИВК – измерительно-вычислительный комплекс, который дядя Лева с полным на то основанием обзывал изнурительно-вычислительным. Счетно-решающее устройство образца прошлого века, так и именующееся счетно-решающим устройством, поскольку его аббревиатура выглядела, а особенно произносилась, несколько неприлично, тихо потрескивало, остывая. Дядя Лева обесточил щит.

– Ты мне книжку принес? – поинтересовался я.

– На. – Дядя Лева достал из кармана дискетку-крохотулю. – Сходишь к компьютерщикам, скажешь, что от меня, они тебе распечатают. Только завтра. И через проходную с распечаткой поосторожнее… ну ты сам понимаешь.

– Учи ученого, – весело оскалился я. – Меня на прошлой неделе патруль обыскивал, только что в задницу не заглядывали, и то обошлось. Главное – рожу кирпичом…

– Кирпичом по роже и получишь. Не та, видно, у тебя рожа была, коли обыскали. Где спрятал-то?

– В ботинке под стелькой.

Дядя Лева сказал что-то об идиотах, которые распечатывают запрещенных Толстого, Островского и Золя мельчайшим шрифтом, а потом слепнут в сорок лет.

– Я только не пойму, – сказал я, пропустив его слова мимо ушей, – зачем она под поезд-то бросилась?

– Кто?

– Анна Каренина.

– А куда ей было еще бросаться? – подивился дядя Лева. – В прокатный стан?

– Я не о том. Она могла ведь развестись и отсудить себе ребенка… Тогда развод уже был или нет?

Дядя Лева безразлично пожал плечами и не ответил – соображай, мол, сам. До меня дошло только одно: книга эта запрещена именно как пасквиль на женщину. Выбрать смерть вместо борьбы с мужским игом – позорно. Женщина во все века обязана быть сильной.

– Я пойду? – спросил я, оставив свои соображения при себе.

– Погоди.

С усилием отодвинув от стены небольшой сейф, притулившийся возле стола нашей начальницы, дядя Лева подковырнул и легко снял заднюю стенку. Из недр сейфа он добыл плоскую металлическую фляжку, покачал ее на ладони и встряхнул. Внутри булькнуло.

– По какому поводу? – заинтересовался я.

– Повод-то не очень веселый, – пробурчал дядя Лева. – Ты еще помнишь старика Вокульского, привратника в вашем интернате?

– Так ты его знаешь?

– Еще бы. Так помнишь или нет?

Конечно, он знал, что помню. И прекрасно знал, кто сделал все возможное, чтобы я попал именно сюда. Чтобы я ХОТЕЛ попасть именно сюда, а не куда-нибудь еще, и в бурунах эксменских трудопотоков подгребал туда, куда следует.

– Помню. Давно не видел, правда.

– А тебе и незачем было его видеть. Лет двадцать назад – да! Орел был. Ярослав Вокульский, он же Аспид, теоретик и практик подпольной работы, видная фигура. Потом сломался, отошел от борьбы… Одно только и сделал по старой памяти: вывел тебя на нас. Может, со временем окажется, что это главное из всего, что он сделал, как ты думаешь?

– А что с ним такое? – спросил я, все еще не понимая.

– Как что? Умер. Умер от старости три недели назад. Вчера передали по эстафете… с подробностями передали. Говорят, улыбался напоследок – в детство впал, наверное. Каков бы он ни был, а в память прошлых заслуг надо его помянуть. Ты не против?

– Нет.

Дядя Лева глубоко вздохнул.