Тысяча и один день

Но первыми войдем в чужое пространство мы, семьдесят две капсулы Четвертой эскадры, базирующейся на Ананке…

– Подождите! Цок-цок-цок.

– Чего тебе? – оборачиваюсь я к Мустафе Безухову.

– Вы… – начинает он.

– Чтобы я это «вы» в первый и последний раз слышал, – прерываю я. – Усек?

– Да… Я хотел спросить тебя: правда ли, что пилотов на базе в два раза больше, чем капсул?

– Откуда слышал?

– Говорят…

– Врут, – ворчу я. – Процентов на десять – может быть, а вдвое – нет.

– Во время э… операции эти десять процентов останутся на базе?

– Разумеется. – Я удивлен. – Где же еще?

– Есть версия, что весь персонал будет эвакуирован с базы до начала боя, – сообщает Мустафа.

– А-а… Хорошая версия. Только ложная.

У него немой вопрос в глазах. Я машу рукой туда, откуда только что пришел:

– Если не лень, поднимись в башенку к дежурному, взгляни оттуда на скалы повнимательнее. При подходящем освещении над одной из них увидишь носовую надстройку транспорта «Незабудка», он может взять сотню пассажиров… ну, при очень большом желании можно впихнуть в него и две сотни – если друг на друге и на голодном пайке. Может, удастся задержать до боя один-два грузовика – еще от силы человек пятьдесят. Как ни крути, а не меньше полутора сотен останутся на Ананке – гореть. Думаешь, почему никто из пилотов не хочет остаться в резерве? Из кожи вон лезут, выкладываются в учебных полетах на все сто… Отдать концы в драке, знаешь ли, несколько приятнее, чем сидеть и ждать. Понял?

– Понял.

– Впрочем, кому что нравится. Ладно, тебе решать… Что нового на Земле?

– Не знаю.

– То есть?

– Я сюда не прямо с Земли, я с лунной базы. Годичный курс подготовки.

Значит, Мустафа Безухов не такой уж желторотый новичок, как я полагал, – провел во Внеземелье немногим меньше времени, чем я.

Тем лучше. С новичками сплошные проблемы. Некоторые из них паникуют в невесомости, другие боятся открытого пространства, третьи, наоборот, страдают клаустрофобией. А иные на полном серьезе интересуются, почему в космосе черно и днем и ночью.

– Ясно. А что хоть слышно-то?

– Да все то же, – машет он рукой. – Сперва информацию, понятно, придерживали, ну а как пошли слухи, так и началось: сомкнем, мол, ряды, выстроим непробиваемый этот, как его… щит, дадим эксменам шанс оправдать свое существование, ну и все в таком духе. Производство космических вооружений, то-се… насчет толку не знаю, а шуму много. Под эту музыку гребут кого ни попадя, кроме отъявленных олигофренов, в основном на заводы. Я в космос попал в общем-то случайно…

– Все попадают случайно. А кем ты был на Земле?

– Шофером автоцистерны, молоко возил. Еще ковбоем на родео – у меня координация хорошая, все кости целы. А до того – дояром на ферме…

– Кем-кем?

– Дояром. Оператором доильного аппарата. Ну а первотелок – тех надо руками раздаивать…

– А ну-ка дай пять.

У него не кисть – тиски, хотя пальцы тонкие. Сразу видно, что дояр квалифицированный. С минуту мы с каменными физиономиями меряемся силой: кто скривится от боли? Наконец я сдаюсь:

– Силен… Реванш со временем?

– Обязательно.

Теперь мне понятно, как он окорачивал разных гаденышей во время перелета.

– Как ты в пилоты-то попал?

– Вызвался добровольцем, медицина одобрила. Все лучше, чем техником быть, с железяками возиться, не люблю я их…

– Летать, значит, любишь?

– Люблю.

– А сюда тоже добровольно вызвался? Он трясет головой:

– Не… Моя бы воля, я бы на Луне остался. Так сложилось.

– Жалеешь, что попал на Ананке?

– А чего хорошего?

И верно.

– Погоди… – спохватываюсь я. – Ты, когда на Луне служил, в новостях или еще где не слыхал такой фамилии: Мальцева? Ирина Татьяновна Мальцева?

На несколько секунд он задумывается, затем неуверенно мотает головой:

– Вроде нет… Но если вспомню – скажу. А кто она?

– Моя мать. Ее амнистировали – я поставил такое условие.

Недоверие в глазах Мустафы борется с восхищением.

Конечно, он не слыхал о моей матери. Или забыл как ненужное. Кто вспомнит фамилию, промелькнувшую в выпуске новостей два года назад? С той поры – молчок. Власти выполнили свое обещание, а устраивать из амнистии общепланетное шоу уговора не было. Но ведь и я не обещал держать рот на замке! Слухи и сплетни – тоже информация, и чем более неправдоподобными домыслами они обрастут, тем будет лучше. Трещина в монолите, говорил Вокульский. Что ж, будем считать, что сейчас я расширил эту трещину еще на пару ангстрем.

Если в этом еще есть какой-то смысл.

Мустафа не уходит. Чем-то этот парень мне нравится, и я болтаю с ним, словно я не старожил и равен ему по рангу.

– Еще что-то хочешь спросить? – поощряю я.

– Скажи… – Мустафа мнется. – Только не обижайся, ладно? Ты правда спишь с комендантом? Поощрил…

– Не я с ней, – отвечаю я, подумав. – Она со мной.

– А какая разница?

Он прав: если иметь в виду последствия, разницы, в сущности, никакой. Женщина будет наказана по меньшей мере принудительным лечением и ссылкой, а эксмен, возомнивший себя мужчиной, подлежит физическому устранению. Это даже не наказание, имеющее целью устрашить остальных, – такие случаи обычно не слишком афишируются, – это обыкновенная прополка грядок, уничтожение сорняков.