Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Олег Алексеевич Гриневский Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Памяти моих друзей-дипломатов, с кем вместе прошли через события, о которых рассказывает эта книга, но не доживших до сегодняшнего дня: Виктора Смолина, Ивана Чепрова, Владимира Баскакова, Владимира Жеребцова

Посвящаю…

Олег Гриневский увлекался физикой, но стал дипломатом. В МИДе новичка встретили неприветливо, и он решил податься в литераторы, начал писать повесть о том, как американцы делали атомную бомбу. Отрывок из нее, опубликованный в «Известиях», попал на глаза Хрущеву, и тот позвонил Громыко:

— Ты почему, Андрей, от меня таланта-щелкопера прячешь?

С тех пор Гриневский стал писать речи и памятки высшему боссу, ездить с ним по свету. Отсюда и книга про «дорогого Никиту Сергеевича».

Олег Гриневский занимал ответственные посты заведующего отделом стран Ближнего Востока, руководителя делегаций по выработке мер доверия и безопасности в Европе, по Договору о сокращении обычных вооружений в Европе, с 1991 по 1997 год был послом России в Швеции. Сейчас — профессор Стэнфордского университета в Калифорнии.

ПРОЛОГ

1 мая 1960 года. В спальне Хрущева в особняке на Воробьевых горах тревожно зазвонил телефон. Никита Сергеевич с трудом открыл глаза, бросил взгляд на часы — еще не было и семи, — недовольно пробурчал: «Кого это черт несет в такую рань?» День предстоял нелегкий: парад на Красной площади и другие праздничные хлопоты. Аппарат правительственной связи — в обиходе «вертущка» — продолжал настойчиво звонить. Хрущев поднял трубку:

— Да!

Хриплый голос на другом конце провода:

— Докладывает министр обороны маршал Советского Союза Малиновский. Американский разведывательный самолет пересек нашу границу с Афганистаном, вторгся в советское воздушное пространство и теперь летит по направлению к Свердловску.

— Вторгся? Так сбейте его. Любыми средствами!

Раздраженно бросив на рычаг трубку, Хрущев подошел к окну. Весенняя Москва лежала внизу, как на огромном блюде. Сквозь легкую дымку золотились купола Новодевичьего монастыря.

Этот умиротворяющий пейзаж никак не вязался с испорченным ранним звонком настроением. Сон как рукой сняло, в голове роились невеселые мысли. Хрущев спустился со второго этажа в огромный холл, обитый коричневыми, под орех, деревянными панелями, и вышел во двор.

Охранник в будке взял под козырек, нисколько не удивившись столь раннему появлению «хозяина». Хрущев кивнул ему и свернул на обсаженную молодыми березками аллею, это было его любимое место для вечерних прогулок. Еще в бытность свою секретарем Московского горкома партии он взял на заметку этот живописный уголок столицы, где сохранились сады старинного подмосковного села Воробьева, сюда в свое время Петр I наведывался к своим сестрам. Весной белым цветом покрывались вишни и яблони, разрывали душу своими трелями соловьи.

После смерти Сталина он велел построить здесь особняки для членов Политбюро. Себе выбрал особняк за номером 40, соседом справа стал Маленков. Но ненадолго, Хрущев выселил его оттуда, когда снял с поста Председателя Совета Министров. При воспоминании об этом по спине пробежал холодок: может быть, и ему самому уготована та же участь, он знал о глухом недовольстве его политикой, которое бродило и в армии, и в КГБ, и даже в среде самых близких соратников. Ему не могли простить доклада о культе личности Сталина, расколовшего партию, многие считали, что это ему понадобилось для собственного возвеличивания. Не простили и многого другого: посягательства на централизованное управление страной, что создавало угрозу самому принципу планового хозяйства; узурпации внешнеполитической деятельности, все, мол, здесь решает сам; непозволительного для большевика либерализма, который, говорили, привел к венгерскому восстанию; реабилитации антисоветчика Солженицына и уступок проклятому Сталиным югославскому ревизионисту Тито; отставки любимого в армии и народе маршала Жукова, с которым, утвердилось мнение, он поступил по-свински.

И конечно же — заигрывания с американцами, которым он якобы потакал в Кэмп-Дэвиде. Дух Кэмп-Дэвида, шептали, дурно пахнет. Хотя, видит Бог, он вел себя во время недавнего визита в Штаты как истинный марксист-ленинец. Но людям ведь рта не заткнешь, общественное мнение — вещь скользкая.

Хрущев очень любил власть, и ему очень не хотелось ее терять. А вместе с ней и этот полюбившийся ему особняк на Воробьевых горах, и многое, многое другое. Мысль вернулась к проклятому самолету, который уже не в первый раз безнаказанно вторгался в воздушное пространство СССР и даже однажды пролетел над самой Москвой. Это был мощный козырь в руках противников, которые обвиняли его в потворстве империалистам.