Тысяча и один призрак

Ночной посетитель направился к амвону. Подойдя, он остановился, и через минуту я услышал сухой треск кремня о кресало, я видел, как блеснула искра, кусок трута загорелся, а затем спичкой от огнива была зажжена свеча у алтаря. И вот с слабом свете свечи я разглядел человека среднего роста, с двумя пистолетами и кинжалом за поясом, с насмешливым, но не страшным лицом. Он рассматривал пристально все пространство, освещенное свечой, и, очевидно, вполне удовлетворился увиденным. Вслед за тем он вынул из кармана связку инструментов, заменяющих ключи, — отмычек, называемых «россиньоль», по имени знаменитого Россиньоля, который хвастался тем, что владеет ключами от всех замков. С помощью одного из этих инструментов он открыл дарохранительницу, вынул оттуда дароносицу, великолепную чашу старого чеканного серебра времен Генриха II, массивный потир, подарок городу от королевы Марии-Антуанетты, и еще два позолоченных сосуда. Так как это было все, что хранилось в дарохранительнице, то, опустошив, он старательно ее запер и опустился на колени, чтобы открыть нижнюю часть престола. В нижней его части находилась восковая статуэтка Богородицы в золотой с бриллиантами короне, в белом платье, расшитом дорогими каменьями.

Через пять минут рака, в которой находилась статуэтка, была открыта подобранной отмычкой так же, как перед этим дарохранительница, и грабитель собирался присоединить платье и корону к потиру и сосудам, когда я, дабы помешать этому святотатству, вышел из исповедальни и направился к алтарю. Шум отворенной мною двери заставил вора обернуться. Он наклонился в мою сторону и начал всматриваться в сумрак. Исповедальня была погружена в темноту, и он увидел меня только тогда, когда я вступил в круг света, отбрасываемый дрожащим пламенем свечи. Увидев человека, вор оперся об алтарь, вытащил пистолет из-за пояса и направил его на меня. При виде моего черного облачения он понял, что я простой безобидный священник и что вся моя защита — вера, а все мое оружие — слово. Не обращая внимания на угрожающий мне пистолет, я дошел до ступеней алтаря. Я чувствовал, что если он и выстрелит, то или пистолет даст осечку, или пуля пролетит мимо. Я положил руку на мой образок и испытал удивительное чувство защищенности — я знал, что меня хранит святая любовь Богоматери. Казалось, что спокойствие бедного священника задело разбойника.

— Что вам угодно? — сказал он голосом, которому старался придать уверенность.

— Вы Артифаль? — спросил я.

— Черт возьми, — ответил он, — а кто другой посмел бы проникнуть в церковь один, как это сделал я?

— Бедный, ожесточенный грешник, — сказал я, — ты гордишься своим преступлением. Неужели ты не понимаешь, что в игре, которую ты затеял, ты губишь не только свое тело, но и душу!

— Ну, — сказал он, — тело свое я спасал уже столько раз, что, надеюсь, еще раз спасу. Что же касается души…

— Ну, а душа твоя?

— О душе моей позаботится моя жена, она святая вдвойне и спасет мою душу вместе со своей.

— Вы правы, мой друг, ваша жена — святая, и она, конечно, умерла бы с горя, если бы узнала, какое преступление вы намеревались совершить.

— О, вы полагаете, что она умрет с горя, моя бедная жена?

— Я в этом убежден.

— Вот как! Я останусь вдовцом! — воскликнул разбойник, захохотал и потянулся к священным сосудам.

Но я приблизился к алтарю и схватил его за руку.

— Нет, — возразил я, — вдовцом вы не останетесь, так как вы не совершите этого святотатства.

— А кто же мне помешает?

— Я!

— Силой?

— Нет, убеждением. Господь послал своих священников на землю не для того, чтобы они пускали в ход силу. Сила — дело людское, земное, а слово, убеждение черпает свою мощь свыше, от Небес. К тому же, сын мой, я хлопочу не о церкви, так как для нее можно купить другие сосуды, а о вас, так как вы не сможете искупить свой грех. Друг мой, вы этого святотатства не совершите.

— Вот еще! Что же, вы думаете, это мне впервой, милый человек?

— Нет, я знаю, что это уже десятое, двадцатое, может быть, святотатство, но что из того? До сих пор вы были слепы, сегодня вечером глаза ваши откроются, вот и все. Не приходилось ли вам слышать о человеке, которого звали Павлом, который стерег одежды тех, кто напал на святого Стефана? И что же! У этого человека глаза были покрыты как бы чешуей, как он сам об этом говорил, но в один прекрасный день чешуя эта спала с глаз, он прозрел, и это был святой Павел! Да, великий, знаменитый святой Павел!..

— Скажите мне, господин аббат, святой Павел не был ли повешен?

— Да.

— Ну! Что же, разве ему помогло то, что он прозрел?

— Он убедился в том, что спасение приходит иногда и через казнь. Теперь святой Павел оставил на земле о себе добрую память и почитаемое имя и наслаждается вечным блаженством на небе.

— А сколько святому Павлу было лет, когда он прозрел?

— Тридцать пять.

— Я уже перешагнул этот возраст, мне сорок лет.

— Никогда не поздно раскаяться. Иисус на кресте сказал разбойнику: одно слово к Господу, и ты спасешься.

— Ладно! Ты заботишься, стало быть, о своем серебре? — поинтересовался разбойник, глядя на меня.