Тысяча и одна ночь

И я был в таком состоянии, что если бы аль-Мамун мог его себе представить, он бы, наверное, взлетел, стремясь к нему. «Поистине, ты из самых тонких и остроумных людей, так как обладаешь редким вежеством, – сказала девушка. – Но теперь остаётся только одна вещь». – «Что же это?»

спросил я. И она молвила: «Бустби ты умел петь стихи под лютню!» – «Я предавался этому занятию в прошлом, но, не добившись удачи, отвернулся от него, хотя в моем сердце был жар, и мне бы хотелось получше исполнить что-нибудь в этой комнате, чтобы эта ночь стала совершённой», – ответил я. И девушка сказала: «Ты как будто намекнул, чтобы принесли лютню?» – «Тебе решать, ты милостива, и это будет от тебя добром», – молвил я.

И девушка велела принести лютню, и спела таким голосом, равного которому по красоте я не слыхивал, с хорошим уменьем, отличным искусством в игре и превосходным совершенством. «Знаешь ли ты, чья это песня, и Знаешь ли ты, чьи стихи?» – спросила девушка. «Нет», – отвечал я. И она сказала: «Стихи такого-то, а напев – Исхака». – «А разве Исхак – я выкуп за тебя! – так искусен?» – спросил я. «Ах, ах! – воскликнула девушка. – Исхак выделяется в этом деле!» – «Слава Аллаху, который даровал этому человеку то, чего не даровал никому!» – молвил я. И девушка сказала: «А что бы было, если бы ты услышал эту песню от него!»

И мы продолжали проводить так время, а когда показалась заря, подошла к девушке старуха – будто бы из её нянек – и сказала: «Время пришло!» И при этих словах девушка поднялась и молвила: «Скрывай то, что с нами было, так как собрания охраняются скромностью…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят первая ночь

Когда же настала двести восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: „Скрывай то, что с вами было, так как собрания охраняются скромностью!“ И я воскликнул:

«Пусть буду я за тебя выкупом!» – «Мне не нужно наставлений!»

И потом я простился с девушкой, и она послала невольницу, которая шла передо мной до ворот дома и открыла мне, и я вышел и направился домой. И я сотворил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришёл посланный от аль-Мамуна, и я пошёл к нему и оставался весь день у него. Когда же пришло время вечера, я стад думать о том, что было со мной накануне – а это дело, от которого удержится только глупый, – и вышел, и пришёл к корзине, и сел в неё, и меня подняли в то место, где я был накануне. «Ты стал прилежен», – сказала девушка. И я воскликнул: «Я думаю, что был лишь небрежен!»

И затем мы принялись разговаривать, как делали в прошлую ночь, и беседовали и говорили стихи и рассказывали диковинные истории – она мне, а я ей – до самой зари. А потом я ушёл домой и совершил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришёл посланный от аль-Мамуна, и я отправился к нему и оставался весь день у него. И когда наступило время вечера, повелитель правоверных сказал мне: «Заклинаю тебя, посиди, пока я схожу по делу и приду». И когда халиф ушёл и скрылся, беспокойство поднялось во мне, и я вспомнил о том, что со мною было, и ничтожным показалось мне то, что достанется мне от повелителя правоверных. И я вскочил, чтобы уйти, и вышел бегом, и пришёл к корзине, и сел в неё, и её подняли со мною в комнату, и девушка сказала мне: «Может быть, ты наш друг?» И я воскликнул: «Да, клянусь Аллахом!» – «Ты сделал наш дом постоянным местопребыванием?» – спросила она. И я ответил: «Пусть буду я за тебя выкупом! Право на гостеприимство длится три дня, а если я вернусь после этого, моя кровь будет вам дозволена».

И потом мы сидели, как и прежде, а когда время приблизилось, я понял, что аль-Мамун непременно меня спросит и удовлетворится, только узнав всю мою историю. И я сказал девушке: «Я вижу ты из тех, кому нравится пение, а у меня есть двоюродный брат, который красивее меня лицом, почётнее саном и более образован, и он лучше всех созданий Аллаха великого знает Исхака». – «Разве ты блюдолиз?» – спросила девушка. И я молвил: «Ты властна решать в этом деле». А она оказала: «Если твой двоюродный брат таков, как ты его описываешь, знакомство с ним не будет нам неприятно».

А потом пришло время, и я поднялся и ушёл и направился домой, но я не дошёл ещё до дому, как посланные аль-Мамуна ринулись на меня и грубо меня подняли…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемьдесят вторая ночь