Тысяча и одна ночь. Том XIII

Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя: «Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях». А Мариам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь везиря увидела по ней, что у неё стеснилась грудь, и решила пойти к ней и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него стихи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам, жена её отца, прислала за ней, чтобы она развлекла её разговором. И девушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут у неё по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдерживая слезы и произнося такие стихи:

«Прошёл мой век, а век любви все длится,
И грудь тесна моя от сильной страсти,
А сердце плавится от мук разлуки,
Надеется, что встречи дни вернутся
И будет близость стройной, соразмерной.
Не укоряй утратившего сердце,
Худого телом от тоски и горя,
И не мечи в любовь стрелой упрёков –
Ведь в мире нет несчастнее влюблённых,
Но горечь страсти кажется нам сладкой».

И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: «Отчего, о царевна, у тебя стеснена грудь и рассеяны мысли?» И Ситт-Мариам, услышав слова дочери везиря, вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха:

«Терплю по привычке я разлуку с возлюбленным,
И слез жемчуга струю я россыпь за россыпью.
Быть может, пришлёт Аллах мне помощь – поистине,
Все лёгкое он ведь свил под крыльями трудного».

«О царевна, – сказала ей дочь везиря, – не будь со стеснённой грудью и пойдём сейчас к окну дворца – у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и сладкою речью, и, кажется, он покинутый влюблённый». – «По какому признаку ты узнала, что он покинутый влюблённый?» – спросила Ситт-Мариам. И дочь везиря сказала: «О царевна, я узнала это потому, что он говорит касыды и стихи в часы ночи и части дня». И СиттМариам подумала про себя: «Если слова дочери везиря истинны, то это примета огорчённого, несчастного Али Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша, про которого говорит дочь везиря!» И тут усилилась любовь СиттМариам, её безумие, волнение и страсть, и она поднялась в тот же час и минуту, и, подойдя с дочерью везиря к окну, посмотрела в него и увидела, что тот юноша – её возлюбленный и господин Нур-ад-дин. И она пристально всмотрелась в него и узнала его как следует, но только он был больной от великой любви к ней и влюблённости в неё и от огня страсти, мук разлуки и безумия любви и тоски, и увеличилась его худоба, и он начал говорить и сказал:

«В неволе сердце, но свободно глаз течёт,
С ним не сравниться облаку текучему.
Я плачу, по ночам не сплю, тоскую я.
Рыдаю я, горюю о возлюбленных.
О пламя, б печаль моя, о страсть моя –
Теперь числом их восемь набралось всего,
За ними следом пять и пять ещё идёт.
Постойте же, послушайте слова мои!
То память, мысль, и вздох, и изнурение,
Страданье, и изгнанье, и любовь моя,
И горе, и веселие, как видишь ты.
Терпения и стойкости уж нет в любви,
Ушло терпенье, и конец приходит мне.
Велики в сердце муки от любви моем,
О вопрошающий, каков огонь в душе!
Зачем пылает так в душе слеза моя?
То пламя в сердце пышет непрестанное.
В потоке слез я утопаю льющихся,
Но жаром страсти в пропасть ввергнут адскую».

И, увидев своего господина Нур-ад-дина и услышав его проникающие стихи и дивную прозу, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла своё дело от дочери везиря и сказала ей: «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!»