Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Увы! Ты же знаешь, что руки мои связаны и за каждым моим движением следит непрестанно мой брат.

Шейх вздохнул и сказал:

— Мне бы так хотелось провести хоть один вечер с тобой! Юноша ответил:

— Об этом нечего и думать! Если уж днем установлен такой надзор за мной, то ночью тем более!

Шейх возразил:

— Я, конечно, знаю это, но ведь терраса моего дома непосредственно соприкасается с домом, в котором ты живешь, и тебе было бы нетрудно сегодня же ночью, как только брат твой заснет, подняться туда наверх; а там уж я помогу тебе перебраться через разделяющую нас невысокую стенку и уведу к себе на террасу, куда никто не придет следить за нами.

И юноша принял это предложение, сказав…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

И царь Шахрияр сказал себе: «Я, конечно, не убью ее, прежде чем не узнаю, что произошло между этим юношей и его учителем».

И вот когда наступила

ТРИСТА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ[1],

она сказала:

Никто не придет следить за нами.

И юноша принял это предложение, сказав:

— Слушаю и повинуюсь! — и с наступлением ночи притворился спящим, а когда визирь удалился в свою комнату, он поднялся на террасу, где ждал его шейх, который тотчас взял его за руку и поспешил повести на свою террасу, где были приготовлены полные кубки и плоды. И они уселись на белой циновке при лунном сиянии и, возбуждаемые вдохновением и ясностью чудной ночи, принялись петь и пить, в то время как нежные лучи светил наполняли их пламенным восторгом. Пока они проводили время таким образом, визирь Бадреддин вздумал, прежде чем лечь спать, взглянуть на юного брата своего и был весьма удивлен, не найдя его. Он пустился на поиски за ним по всему дому и наконец поднялся на террасу и подошел к отделяющей ее от соседнего дома невысокой стене; и тогда он увидел распивающих и сидящих друг подле друга брата своего и шейха с кубками в руках.

Но шейх еще издали заметил его приближение и с очаровательной находчивостью оборвал песню, которую пел, чтобы тотчас же, не меняя тона, пропеть на тот же мотив следующие стихи, которые тут же сочинил:

Он дает мне пить вино, смешанное со слюною рта его;
и рубины кубка рдеют на щеках его,
окрашенных и пурпуром, и стыдливостью.
Но как же назвать мне его? Брат его уже прозван
Полной Луною Веры,
и поистине светит он нам, как теперь светит луна.
Назову ж я его Полной Луною Красоты.

Когда визирь Бадреддин услышал эти стихи, которые заключали столь лестный намек в его адрес, то он, будучи скромен и обходителен, и притом не видя в том, что происходило, ничего преступного, удалился, говоря самому себе: «Клянусь Аллахом! Я не смущу их беседы!»

И оба были в полнейшем блаженстве.

Рассказав эту историю, Шахерезада остановилась на минуту, а затем сказала:

^{И тогда он увидел распивающих и сидящих друг подле друга брата своего и шейха с кубками в руках.}

ВОЛШЕБНЫЙ МЕШОК

Рассказывают, что халиф Гарун аль-Рашид, томимый однажды ночью обычным припадком бессонницы, призвал к себе визиря своего Джафара и сказал ему:

— О Джафар, грудь моя сегодня ночью стеснена бессонницей до крайности, и я бы весьма желал, чтобы ты как-нибудь облегчил мне ее.

Джафар отвечал:

— О эмир правоверных, у меня есть друг, персиянин по имени Али, который знает кучу восхитительных историй, способных изгладить самую упорную печаль и успокоить самый сильный гнев. Аль-Рашид ответил:

— Сейчас же позови ко мне этого твоего друга.

И Джафар тотчас вызвал его к халифу, который усадил его и сказал:

— Послушай, Али, мне сказали, что ты знаешь истории, способные рассеять грусть и тоску и даже доставить сон тому, кто страдает бессонницей. Я хочу услышать от тебя одну именно такую историю. Али-персиянин ответил:

— Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных! Но я не знаю, рассказать ли тебе одну из тех, которые я слышал ушами своими, или же такую, которую видел собственными глазами?

И аль-Рашид сказал:

— Я предпочитаю одну из тех, в которых ты сам принимал участие.

Тогда Али-персиянин сказал:

— Я сидел однажды в своей лавке, покупая и продавая, когда некий курд стал торговать у меня кое-какие вещи; но вдруг он схватил маленький мешочек, выставленный у меня на окне, и, не трудясь даже скрыть его, хотел удалиться вместе с ним, как если бы он принадлежал ему с самого рождения. Тогда я бросился из лавки на улицу, схватил его за полу его одежды и потребовал, чтобы он отдал мне мой мешок; но он пожал плечами и сказал мне:

— Этот мешок? Но он ведь принадлежит мне со всем его содержимым.

Тогда я, почти задыхаясь от гнева, воскликнул:

— О мусульмане! Спасите же меня от рук этого неверного!