Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И с тех пор, соединившись узами законного брака с моей освободительницей, которая была моей крови и моего рода, я не оставляю подвергать кобылу, которую ты видел на мейдане, о эмир правоверных, жестокому обращению, которое, без сомнения, оскорбило тебя видом, но имеющему свое оправдание, памятуя о пагубной злобе чужестранки.

Такова моя история.

Когда халиф услышал этот рассказ Сиди Немана, он сильно удивился в душе своей и сказал юноше:

— Поистине, твоя история неподражаема, и ты заслуженно обращаешься с этой белой кобылой. Однако мне хотелось бы, чтобы ты поговорил со своей супругой, быть может, она согласится найти способ, держа в узде эту кобылу, не наказывать ее ежедневно так строго. Но если это невозможно, то Аллах превыше всего!

И, сказав это, аль-Рашид повернулся ко второму человеку — красивому всаднику, встреченному им во главе процессии гарцующим на коне, в котором была сразу видна порода, и за этим всадником несли паланкин, в котором сидели две султанские дочки, а за ними следовали музыканты, игравшие индийские и китайские мелодии, и аль-Рашид сказал ему…

Однако в эту минуту Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

маленькая Доньязада воскликнула:

Так хочется поскорее услышать продолжение рассказа твоего, о сестра моя! Сделай милость, поспеши рассказать нам, что произошло, когда халиф повернулся к молодому всаднику, за спиной которого играли индийские и китайские мелодии!

И Шахерезада ответила:

— От всей души и от всего сердца!

И она продолжила так:

— Когда халиф повернулся к юноше, встреченному им во главе процессии гарцующим на коне, в котором была сразу видна порода, он сказал ему:

— О юноша, я рассудил по лицу твоему, что ты должен быть знатным чужеземцем, и я предоставил тебе доступ во дворец мой, я позволил предстать передо мною, чтобы наш слух и зрение радовались тебе. И если у тебя есть о чем нас попросить или что рассказать, достойное восхищения, не медли более.

И юноша, поцеловав землю между рук халифа, поклонился ему и ответил:

— О эмир правоверных, причина моего приезда в Багдад — не праздное любопытство, и я не посланник и не чье-то доверенное лицо. Мне просто хотелось вновь увидеть край, в котором я родился, и прожить в нем до самой своей смерти. Однако моя история настолько удивительна, что я не постесняюсь рассказать ее моему господину, эмиру правоверных.

И он сказал:

ИСТОРИЯ ВСАДНИКА, КОТОРОМУ МУЗЫКАНТЫ ИГРАЛИ ИНДИЙСКИЕ И КИТАЙСКИЕ МЕЛОДИИ

Знай, о господин мой и венец на голове нашей, что по моему старому ремеслу, которое также было ремеслом моего отца и отца моего отца, я был дровосеком, и самым бедным из дровосеков Багдада. И страдание мое было велико, ибо оно ежедневно усугублялось присутствием в моем доме дочери моего дяди, супруги моей, женщины скаредной, скупой, склочной, одаренной дурным глазом и мелочным умом. При этом она была ни на что не годна, а метлу нашей кухни можно было сравнить с ней по мягкости и податливости. И так как она была более приставучей, чем конский овод, и более крикливой, чем испуганная курица, то я после долгих ссор и перебранок решил никогда не перечить ей и исполнять, не обсуждая, все ее капризы, чтобы иметь возможность хоть как-то отдыхать после возвращения с утомительной дневной работы. И когда Воздаятель порой возмещал мои старания несколькими драхмами серебра, проклятая никогда не упускала случая завладеть ими, как только я переступал порог собственного дома. И так протекала моя жизнь, о эмир правоверных.

И вот в один день среди прочих дней, когда мне понадобилось купить веревку для обматывания вязанок, поскольку та, что у меня была, совершенно уже износилась, я решил, несмотря на весь ужас, который внушала мне эта мысль, обратиться к жене своей и сообщить ей о том, что я нуждаюсь в покупке этой новой веревки. И едва слова «покупка» и «веревка» вырвались из моих уст, о эмир правоверных, я услышал, как над головой моей разверзлись все врата бурь. И это была гроза ругательств и упреков, которые не нужно повторять в присутствии нашего хозяина. И она положила конец всему этому, сказав мне:

— Ах ты, худший и последний из негодяев! Ты, наверное, требуешь от меня эти деньги только для того, чтобы пойти и истратить их в компании всяких городских проходимцев?! Но успокойся, я буду приглядывать за тобой, и если ты на самом деле требуешь эти деньги на веревку, то я пойду вместе с тобой, чтобы ты купил ее в моем присутствии. А лучше всего будет, чтобы ты вообще для этого из дому не выходил.

И, сказав это, она злобно потащила меня на базар, где сама заплатила купцу за веревку, которая была нужна для моего заработка. И одному Аллаху известно, какой ценой и с какими злобными взглядами, бросаемыми попеременно то в мою сторону, то в сторону перепуганного купца, была заключена эта покупка.