Тысяча лун

Кто же этот маленький человек, ищущий справедливости? Я не знала ответа. Пока мой мул трусил вперед, я вновь и вновь рассказывала себе легенду о храбрости моей матери. Но что меня вело – эта храбрость или просто глупое безрассудство?

Колонна текла на восток. Высокое холодное небо было испещрено бегучими синими и серыми пятнами, как птичье яйцо. Но солнечный свет неохотно пытался измерить высоту неба длинными тонкими жилками. Наверно, я и сама могла бы измерить ее в ярдах и футах, будь у меня достаточно высокая лестница. Но зачем знать такое? Разве не полезней для меня – помнить все, что говорила мне мать? Что если я не сдамся, и буду идти вперед, и уйду достаточно далеко, то найду место, где мать еще жива. Найду свою сестру и теток, найду врачующую любовь моего народа, всю суету и все величие его жизни.

Я ехала вперед, боясь меньше, чем могла бы. Я размышляла. Если в сердце этого дела – Джас Джонски, то сейчас я на много миль в стороне от центра. Поиски правосудия для себя перебросили меня через стену в другое место, туда, где содержалось правосудие для Теннисона. Я подумала, что смогу попасть обратно, если понадобится. Я решила, что смогу разобраться с этим делом, как сказал бы законник Бриско, а потом перескочить обратно на ловком пони мысли.

И сделать это не из слепого безумия, но потому, что мать показала мне, как отбросить страх и взять храбрость у тысячи лун.

Глава десятая

Может, у кого из ополченцев тоже были бабушки индейской крови. Колонна двигалась по тропам между ферм, а потом стала пробираться по лесистым холмам, следуя тропинкам настолько неприметным, что мне казалось – только индеец может разглядеть такую. Колонна удлинилась вдвое, так как солдаты теперь ехали гуськом. Меня прятала зеленая дымка, окутавшая деревья. Я следовала за лязгом, который издавали ополченцы, и прочими звуками металла и лошадей. В этой какофонии ничего индейского не было, но, может, Зак Петри и иже с ним ее и не услышали бы – белые люди отличаются странной глухотой. Молодые птицы взлетали вспышками из подлеска. Я ощущала на себе взгляды десяти тысяч зверей, которые не могли не заметить нашего появления. Заметили и притаились. Деревья здесь были не очень высокие – похоже, выросли на месте старой вырубки. Фермы же выглядели дикими и грязными, хотя земля в этих местах хорошая, я знала. С войны прошло много лет, но кое-где все еще попадались обугленные прогалины и сровненные с землей строения – там, где прошли мстительные мятежники. Сам знаменитый бандит Джесси Джеймс гулял по этим местам в отряде Квонтрилла, точно как сказал мне Паркман. Многие заборы были повалены, а дома черные, как зев печи. Даже через десять лет после войны. Может, сожженные фермы принадлежали сторонникам Союза, а уцелевшие – сторонникам конфедератов. Если на фермах что и было посажено, то в основном табак и кукуруза. Так же, как на большой дороге, очень мало кто из работающих на полях приветствовал колонну. Но некоторые махали. Лениво взмахивали шляпами – типичный жест теннессийских фермеров. Я все это видела с расстояния, которое оставила между собой и солдатами. Чаще всего деревья, хоть и негустые, закрывали от меня ополченцев. Я следовала вдогонку и время от времени видела их впереди. У солдат, идущих воевать, совсем особая манера держаться. Не так, как в обычном переходе. Я вспомнила, как воины моего дяди вскакивали на коней и уезжали прочь от лагеря, – именно таким манером. Вроде бы мрачны и в то же время веселы. В ожидании – радостном и немного испуганном, самую чуточку. Я подумала: как странно и хорошо, что моя удивительная мать иногда ездила с ними. Чтобы совершить налет или просто подразнить врага. Забрать у него лошадей, и женщин тоже. Убивать с яростной и честной жадностью до крови. Упорствовать, выстоять – там, на открытых равнинах.