Тысяча миль в поисках души

Уже стемнело, когда ярко-красный «шевроле» остановился неподалеку от двухэтажного кирпичного дома на углу бульвара Бискейн и 16-й улицы. Здесь главный штаб кубинской контрреволюции. Мы решили побывать здесь до того, как выйдут газеты с информацией о нашем приезде в Майами.

На террасе около автомата с кока-колой и ящиков с пустыми бутылками о чем-то горячо спорят по-испански молодые брюнеты в спортивных рубашках навыпуск. Им явно не до нас, и мы проходим мимо них в помещение штаба.

Как жалко выглядит штаб разбитой армии! В коридоре грязно, наплевано, на полу кучи окурков, обрывки грязных бинтов, клочки плакатов. То и дело звонят телефоны. За закрытой дверью слышна брань. Нас принимают здесь за американцев. Нам говорят: «Здравствуйте!» и мы отвечаем: «Как поживаете?» Мы идем от двери к двери, и нам, советским журналистам, вежливо уступают дорогу и даже дают пояснения.

Вот распахивается дверь, и мы видим радиста, прижавшего к ушам чашечки наушников. На лице его скорбь и растерянность. Аппарат молчит. Нам говорят, что связь с высадившимися отрядами оборвалась.

И вдруг слышим:

— А, ТАСС! Ты здесь непрошеный гость!

Это американский журналист из Нью-Йорка узнал корреспондента ТАСС Владимира Богачева и кричит на весь штаб:

— Сейчас тебя будут линчевать, мой дорогой друг!

Эй, где же вы, джентльмены в серых плащах? Сейчас, когда вы нужны, вас нет.

Богачев с преувеличенной радостью обнимает своего знакомого и доверительно говорит ему на ухо:

— Мой дорогой друг, не забудь, что в Москве есть американские корреспонденты, которых тоже можно…

Наш американский коллега оказался сообразительным парнем. Он гоготал, как взволнованный гусь, хлопал Богачева по плечу, но не произносил больше ни слова. Насторожившиеся было кубинцы успокоились. Они либо не расслышали слово «ТАСС», либо приняли его за фамилию.

Но когда я выходил из штаба, меня остановил какой-то верзила в полувоенной форме, с усиками над пухлыми, влажными губами:

— Покажите ваши документы!

Я уже был готов к этому и поднес к его глазам пропуск в кафе для журналистов на третьем этаже здания ООН. На пропуске не было ни моей фамилии, ни названия моей газеты. На нем вообще ничего не было, кроме больших букв «ООН».

— Пабло! — позвал кто-то.

Верзила обернулся на зов, а я поспешил к выходу, в темноту, к ярко-красному «шевроле», мотор которого, я это слышал, был уже включен.

Ночь мы решили провести в «Бродяге» — маленьком, неприметном мотеле на краю города. Хозяин, крупный курчавый старик с лохматыми бровями, обрадовался нам, как будто мы были его родственники, приехавшие наконец погостить.

— Плохи дела, — жаловался он, пока мы заполняли анкеты, — туристов нет, отели пустуют. Фронтовой город, что вы хотите! Если так дело пойдет, мы провалимся в преисподнюю вместе со всеми нашими гончими и очаровательными красотками. Войной пахнет, что вы хотите!

Взглянув на анкетки, он гаркнул по-русски:

— Га! Вы же имеете добрые российские фамилии! В Одессе не бывали?

Мы испуганно переглянулись: этого только нам не хватало!

— Нет, нет, честное слово, мы не из Одессы, мы из Нью-Йорка.

— Яшу Рубинчика в Нью-Йорке знаете? — прыгал вокруг нас старик. — В Даунтауне торгует. Не знаете? Удивляюсь с вас. А Мишу Гершля знаете? Племянник невестки моего брата Гриши. Кто же он до меня будет? Не знаете, кто он до меня будет? Забыл, как по-русски называется. Сродственник, одним словом.

Окончательно убедившись, что мы не знаем Яшу Рубинчика и никогда не слышали о Мише Гершле, старик замолчал и посмотрел на нас с подозрением.

— А я помню Одессу, — сказал он, открывая ключом нашу комнату. — На Дерибасовской торговал квасом хромой рыжий еврей. То был мой отец. В пятом году был погром, и его растоптали ногами. А меня отбил у погромщиков сапожник Иван. Наш сосед. Русский. А то бы меня тоже растоптали ногами. Три года я жил у дяди Ивана… как сын. Как родной сын, хоть и был я некрещеным.

Утром, когда мы проходили мимо его конторки, он ткнул пальцем в газету, лежащую перед ним, и пробурчал:

— Бачили, что пропечатано?

Двухэтажный заголовок на первой странице «Майами ньюс» («Лучшая газета под солнцем») гласил:

«Здесь трое русских.

Ищут материал для разоблачения».

Майами нежился под жарким апрельским солнцем. Солнечные зайчики скакали по стеклам белокаменных отелей, резвились в купальных бассейнах, вспыхивали на хромированных носах автомашин, убегали в бирюзовую даль океана.

Испанские и негритянские кварталы изнемогали от слишком щедрого солнца. Убогие хижины задыхались от жары, от вони и смрада мусорных свалок. Голопузые курчавые ребятишки тащили куда-то убитую крысу. Молодой негр брил слепого старика негра на ступеньках дома.

Юрий Барсуков, корреспондент «Известий», остановил наш ярко-красный «шевроле» — у дома на 4-й авеню. Здесь вербовочный пункт наемников. Вчера радио объявило, что такие пункты закрыты по распоряжению правительства. Сейчас мы видим, что это ложь. Выйдя из машины, Володя Богачев фотографирует пункт и людей, входящих и выходящих из здания.