Тысяча осеней Якоба де Зута

Господин настоятель Эномото сдержал слово. В половине третьего Якоб выходит из дома управляющего факторией, держа в руках документ, удостоверяющий оплату, за подписями Ворстенбоса и ван Клефа. Деньги по нему можно получить в Батавии или даже в зеландской конторе Компании, в городе Флиссинген на острове Валхерен. Сумма равна жалованью Якоба за пять-шесть лет на прежней должности экспедитора в торговой конторе. Дядин друг в Батавии дал денег на покупку медицинской ртути – и нужно с ним расплатиться. Самый удачный ход в моей жизни, думает Якоб. Ари Гроте наверняка тоже в убытке не остался. По любым меркам сделка с загадочным настоятелем выгодна необычайно. «А за оставшиеся два ящика, – предвкушает Якоб, – другие торговцы еще дороже заплатят, когда увидят, как прибыльно Эномото этой ртутью распорядится». В следующем году к Рождеству он уже вернется в Батавию вместе с Унико Ворстенбосом, чья звезда разгорится еще ярче после блистательной расправы с печально известными злоупотреблениями на Дэдзиме. Можно будет попросить совета у Звардекроне или у коллег Ворстенбоса и вложить вырученные за ртуть деньги с еще большим размахом – например, в кофе или тиковое дерево – и обеспечить себе такой доход, что произведет впечатление даже на отца Анны.

Когда Якоб возвращается на Длинную улицу, Хандзабуро как раз покидает здание Гильдии переводчиков. Якоб заходит в Высокий дом – убрать в сундук драгоценную бумагу. Поколебавшись, вынимает из сундука и кладет в карман веер с планками из древесины павлонии. Затем спешит на Весовой двор – там сегодня взвешивают свинцовые болванки и проверяют на отсутствие посторонних примесей, прежде чем снова разложить по ящикам и опечатать. От жары клонит в сон даже под навесом, но нужно бдительно присматривать за весами, за грузчиками и за ящиками.

– Как мило, что вы соизволили явиться на свое дежурство! – говорит Петер Фишер.

Все уже знают, что писарь с выгодой продал ртуть.

Якоб не может придумать подходящего ответа и молча берет листок с описью товара.

Переводчик Ёнэкидзу наблюдает под соседним навесом. Работа идет медленно.

Якоб думает об Анне – старается вспоминать ее настоящую, а не свои наброски в альбоме.

Загорелые грузчики-японцы отдирают приколоченные гвоздями крышки ящиков.

«Богатство приближает наше с ней общее будущее, – думает Якоб, – а все-таки пять лет – такой долгий срок…»

Загорелые грузчики прибивают крышки на место.

Якоб то и дело достает из кармана часы. Четыре часа дня минуло.

Еще через какое-то время Хандзабуро без всяких объяснений уходит.

Без четверти пять Петер Фишер говорит:

– Двухсотый ящик.

В одну минуту шестого пожилой торговец падает в обморок от жары.

Посылают за доктором Маринусом. Якоб принимает решение.

– Извините меня на минутку? – спрашивает он Фишера.

Фишер дразняще медленно набивает трубку.

– А долгая у вас минутка? По меркам Ауэханда одна минута – это пятнадцать-двадцать, Барта – больше часа.

Якоб стоит неподвижно; его ноги словно колют иголочками.

– Через десять минут вернусь.

– Так, значит, ваша «одна» на самом деле «десять». В Пруссии благородный человек говорит то, что думает.

– Я пойду, – бормочет Якоб (возможно, вслух), – пока не высказал как раз то самое.

Якоб ждет на оживленном Перекрестке. Мимо снуют работники. Вскоре появляется, прихрамывая, доктор Маринус. Двое переводчиков тащат за ним шкатулку с медицинскими инструментами, чтобы оказать помощь свалившемуся в обморок торговцу. Доктор видит Якоба, но не приветствует. Якоба это устраивает как нельзя лучше. Вонючий дым, выходящий из пищевода в конце эксперимента, излечил его от всякого желания подружиться с Маринусом. После пережитого в тот день унижения он старается избегать барышню Аибагаву: разве может она, да и другие студиозусы, видеть в нем нечто иное, кроме как полуголый аппарат из кишечных трубок и жировых клапанов?

«Однако шестьсот тридцать шесть кобанов, – думает Якоб, – недурно помогают восстановить самоуважение…»

Студиозусы покидают больницу. Якоб так и предполагал, что лекцию сократят, поскольку Маринуса вызвали к пациенту. Барышня Аибагава идет позади всех, прикрываясь зонтиком. Якоб отступает вглубь Костяного переулка, будто бы направляясь к пакгаузу Лели.

«Я всего лишь, – уверяет он сам себя, – возвращаю потерянную вещь владелице».

Четверо молодых людей, двое стражников и акушерка сворачивают в Короткую улицу.

Якоб трусит; вновь набирается храбрости и следует за ними.

– Прошу прощенья!

Свита оборачивается. На миг он встречается взглядами с барышней Аибагавой.

Старший студент, Мурамото, делает пару шагов назад, чтобы поздороваться:

– Домбужецу-сан!

Якоб снимает бамбуковую шляпу:

– Снова жаркий день, господин Мурамото.

Японец доволен, что Якоб запомнил его имя. Прочие студенты тоже кланяются.

– Жарко, жарко, – соглашаются они хором. – Жарко!

Якоб кланяется акушерке:

– Добрый день, барышня Аибагава.

– Как поживать, – ее глаза искрятся весельем, – печень господин Домбуржец?

– Спасибо, сегодня гораздо лучше. – Он едва не поперхнулся. – Большое спасибо.