Тысяча осеней Якоба де Зута

— Госпожа Аибагава всегда говорила об Отане-сан с большим уважением.

— Во второй свой визит в Курозане… — ее киогский диалект полон достоинства, — госпожа Аибагава точно так же отзывалась о переводчике Огаве.

«Ее ноги, может, и болят, — думает Узаемон, — но она знает, как пнуть». Жених, который берет невесту по зову сердца, — большая редкость. Мне пришлось жениться, следуя требованиям семьи. Так устроен мир.

— Визиты госпожи Аибагавы — три самых дорогих сокровища в моей жизни. Несмотря на разницу в ранге, она была и остается для меня драгоценной дочерью.

—  Яслышал, что Курозане находится у начала тропы, которая ведет к вершине горы Ширануи. Может, — Узаемон все-таки надеется на лучшее, — вы встречались с ней после того, как она вошла в храм?

Ответ читается на печальном лице Отане — горькое «нет».

— Любое общение запрещено. Два раза в год я ношу лекарства храмовому доктору, учителю Сузаку, к дому у ворот. Но никому постороннему не разрешается идти дальше, разве что по приглашению учителя Генму или владыки — настоятеля Эномото. И не приходится рассчитывать…

Отодвигается дверь, и служанка матери Узаемона вносит чай.

«Мать недолго ждала, — отмечает Узаемон, — чтобы прислать шпионку».

Отане кланяется в ответ, приняв чай на подносе из орехового дерева.

Служанка уходит на допрос с пристрастием.

— И не приходится рассчитывать, — продолжает Отане, — что в храм пустят старую собирательницу трав. — Она обхватывает чайную чашку покрытыми несмываемыми пятнами от трав костлявыми пальцами. — Нет, я не принесла весть от госпожи Аибагавы, но… Хорошо, я буду очень краткой. Несколько недель тому назад, в ночь первого снега, гость нашел убежище под моей крышей. Молодой аколит храма на горе Ширануи. Он сбежал оттуда.

Силуэт Иохеи проходит мимо бумажного окна, на которое падает отраженный снегом свет.

— Что он рассказал? — во рту Узаемона разом пересохло. — Она… госпожа Аибагава здорова?

— Она жива, но он говорил о жестокостях, творимых Орденом над сестрами. Он говорил, что если об этих жестокостях узнают, то даже связи владыки — настоятеля с Эдо не помогут защитить храм. Таков был план аколита — пойти в Нагасаки и рассказать об ордене горы Ширануи магистрату и его суду.

Кто-то метет снег в саду жесткой, замерзшей метлой.

Узаемону холодно, несмотря на жаркий огонь.

— Где беглец?

— Я похоронила его на следующий день между двумя вишневыми деревьями в моем саду.

Что-то прошмыгнуло на периферии поля зрения Узаемона.

— Отчего он умер?

— Есть семейство ядов, которые, будучи однажды принятыми, остаются в теле, не причиняя вреда, если каждый день принимается противоядие. Но без этого противоядия яд убьет человека. Такая моя догадка.

— Выходит, аколит был обречен с того момента, как сбежал?

Слышно, как дальше по коридору мать что-то выговаривает своей служанке.

— Рассказал аколит о порядках в Ордене прежде, чем умер?

— Нет, — Отане наклоняет седую голову к Узаемону. — Но он написал их догмы на свитке.

— Эти догмы — те самые «жестокости», которые терпят сестры?

— Я старая женщина крестьянских корней, переводчик. Я не умею читать.

— Этот свиток, — он тоже переходит на шепот. — Он — в Нагасаки?

Отане пристально смотрит на него, словно само Время, принявшее человеческий облик. Из рукава она достает свиточный футляр из кизилового дерева.

— Сестры, — Узаемон заставляет себя спросить, — обязаны спать с мужчинами? Это та… та жестокость, о которой говорил аколит?

Уверенные шаги его матери приближаются по скрипучему полу коридора.

— У меня есть основания думать, — отвечает Отане, передавая футляр Узаемону, — что на самом деле все гораздо хуже.

Узаемон прячет футляр в рукав в то же самое время, когда открывается дверь.

— Ох, извините меня! — Его мать появляется в дверном проеме. — Я понятия не имела, что у тебя гости. Твоя… — она в замешательстве. — Твоя гостья остается на ужин?

Отане кланяется очень низко.

— Такая щедрость превышает все, что заслуживает старая бабушка. Благодарю вас, госпожа, но я не должна злоупотреблять гостеприимством вашего дома ни минутой дольше…

Глава 19. ДОМ СЕСТЕР, ХРАМ НА ГОРЕ ШИРАНУИ

Восход девятого дня двенадцатого месяца

Подметать коридоры, которые тянутся вдоль внутреннего двора — занятие не из легких: как только появляется куча листьев и сосновых иголок, так сразу же ветер разносит их в разные стороны. Облака зацепились за Голый Пик и льют ледяную морось. Орито оттирает птичий помет с досок куском мешковины. Сегодня девяносто пятый день ее заключения: тринадцать дней она отворачивается от Сузаку и настоятельницы и выливает «Утешение» в рукав. Четыре-пять дней страдала от судорог и лихорадки, но сейчас ясное сознание вернулось к ней: крысы больше не разговаривают с ней, и странные трюки Дома прекратились. Однако другие ее достижения не так значительны: она еще не получила разрешения на выход за внутренние ворота в другие части храма, и, хотя избежала очередного Дара, шансы на удачу для самой новой сестры в четвертый раз будут минимальными, а на пятый — и вовсе сойдут на нет.