Тысяча осеней Якоба де Зута

— Когда ты убежала, — продолжает Эномото, — Богиня позвала тебя назад…

«Если я в это поверю, — думает Орито, — то на самом деле стану узницей Ширануи».

— …и твоя душа повиновалась, поскольку твоя душа знает такое, чего твое сознание, в котором слишком много знаний, не понимает.

— Я вернулась, потому что Яиои умерла бы без моей помощи.

— Ты послужила инструментом сострадания Богини. Ты будешь вознаграждена.

Ее ужас перед одариванием открывает свой отвратительный рот.

— Я… со мной нельзя поступать так же, как с другими. Я не смогу, — Орито стыдится и сказанных слов, и самого стыда. «Избавь меня от того, что испытывают другие, — означают ее слова, и Орито начинает трясти. — Вспыхни! — понуждает она себя. — Разозлись!»

Клик: аколит кладет на доску белый камень.

Голос Эномото ласкает:

— Все мы, приближенные к Богине, знаем, чем ты пожертвовала, чтобы попасть сюда. Посмотри на меня своими умными глазами, Орито. Мы хотим сделать тебе предложение. Без сомнения, дочь доктора, здравомыслящая, как ты, сразу заметила слабое здоровье экономки Сацуки. У нее, к сожалению, рак матки. Она попросила нас позволить ей умереть на родном острове. Мои слуги отвезут ее туда через несколько дней. Должность экономки — твоя, если ты этого захочешь. Богиня осеняет нас Даром каждые пять — шесть недель. Двадцать лет в храме ты прослужишь акушеркой, помогая своим сестрам и углубляя знания. Такой важный ресурс моего храма никогда не будет одарен. В дополнение к сказанному, я найду книги — любые книги — какие пожелаешь, и ты сможешь следовать дорогой своего отца, дорогой ученого. После твоего возвращения в мир внизу, я куплю тебе дом в Нагасаки, или где угодно, и буду выплачивать пособие до конца твоей жизни.

«Четыре месяца, — понимает Орито, — Дом давил меня страхом…

— Ты будешь, скорее, не сестрой храма Ширануи, а сестрой жизни.

…чтобы теперь это предложение звучало, не как петля, а как спасительная веревка тонущей женщине». Четыре стука в дверь разносятся по комнате.

Взгляд Эномото соскальзывает с Орито, настоятель кивает.

— A — а, долгожданный друг появился, чтобы вернуть украденную вещь. Я должен пойти и выказать ему свою благодарность.

Темно — синий шелк взлетает вверх, когда Эномото поднимается.

— А пока, сестра, подумай над нашим предложением.

Глава 26. ЗА ГОСТИНИЦЕЙ ХАРУБАЯШИ, К ВОСТОКУ ОТ ДЕРЕВНИ КУРОЗАНЕ ФЕОДА КИОГА

Утро двадцать второго дня первого месяца

Выходя из уборной позади здания, Узаемон смотрит поверх грядок с овощами и видит человеческую фигуру, наблюдающую за ним из бамбуковой рощицы. Прищуривается в сумрачном свете. Травница Отане? У нее такой же черный капюшон и одежда жительницы гор. Возможно, она. Узаемон осторожно поднимает руку, но фигура медленно отворачивается, печально качая седой головой.

«Нет» — он не должен ее узнавать? Или «нет» — операция по спасению обречена на провал?

Переводчик надевает пару соломенных сандалий, оставленных на веранде, и идет через огород к бамбуковой роще. Тропа черной грязи и белой изморози петляет по ней.

За спиной, в гостинице, на переднем дворе, кукарекает петух.

«Шузаи и остальные, — думает он, — не знают, где я».

Соломенные сандалии не лучшим образом защищают мягкие стопы конторского самурая.

На сломанной ветке на уровне глаз сидит свиристель: его клюв открывается…

…горло вибрирует, раздается трель…

Птица короткими арками перелетает с одного насеста на другой, в глубь густой рощи.

Узаемон идет следом по косым полосам сумрака и темноты…

…сквозь давящую замкнутость, тонкие корки льда трещат под сандалиями.

Намного опередивший его свиристель зовет вперед или в сторону?

«Может, два свиристеля, — спрашивает себя Узаемон, — играют с одним человеческим существом?»

— Есть тут кто-нибудь? — Он не решается возвысить голос. — Отане — сама?

Листья шуршат, словно бумага. Тропа заканчивается у бурной реки, коричневой и густой, как голландский чай.

Берег напротив — стена скал и валунов…

…поднимающаяся над сваленными стволами и перекрученными корнями.

«Мизинец ноги горы Ширануи, — думает Узаемон. — А на ее голове — Орито».

Ниже по течению или выше какой-то человек что-то кричит на неузнаваемом диалекте.

Но, возвращаясь по тропе к огороду у гостиницы Харубаяши, Узаемон попадает на скрытую в глубине бамбуковой рощи вырубку. Здесь, на темной гальке, лежат несколько десятков выглаженных морем камней, величиной с голову, окруженных невысокой, по колено, каменной стеной. Нет храма, нет тории, нет свисающих соломенных веревок со скрученными бумажками, поэтому переводчик быстро догадывается, что он находится на кладбище. Обхватив себя руками, чтобы согреться, он переступает через стену, чтобы присмотреться к камням. Галька скрипит и расползается под его ногами.

На камнях выбиты номера — не имена: до восьмидесяти одного.

Ростки бамбука выполоты, камни очищены от лишайника.

Узаемон задается вопросом: может, он принял за Отане кладбищенскую сторожиху?