Тысяча осеней Якоба де Зута

— Точно, — говорит Яиои. — Твой сон — ниточка к отцу Иваи.

Даже Кагеро становится интересно.

— Какие монахи были твоими Дарителями?

Входит экономка Сацуки с ящиком мыльных орехов.

Яркий закат окрашивает снежные вены Голого пика в кровавую рыбью розовизну, и свет вечерней звезды пронзает глаз, словно игла. Дым и запахи стряпни просачиваются от кухни. За исключением двух поварих, назначенных на неделю, женщины свободны в своих занятиях, пока учитель Сузаку не прибыл к ужину. Орито отправляется на прогулку, раз за разом обходит внутренний двор Дома против часовой стрелки, чтобы отвлечь тело от нарастающей жажды «Утешения». Несколько сестер собралось в Длинном зале, выбеливают друг дружке лица или чернят зубы. Яиои отдыхает в своей келье. Слепая сестра Минори учит Садае играть на кото «Восемь миль горного перехода». Умегае, Хашихиме и Кагеро тоже прогуливаются по внутреннему двору, только по часовой стрелке. Орито обязана останавливаться и пропускать их. В тысячный раз со времени своего похищения ей хочется, чтобы у нее появилась возможность написать письмо. Непроверенные письма во внешний мир, она знает, запрещены, и она скорее сожгла бы все, написанное ею, из страха открыть истинные мысли. «Но кисточка для письма, — думает она, — это отмычка для сознания узника». Настоятельница Изу обещала подарить ей письменный набор после того, как будет подтверждено получение ею первого Дара.

«Как я решусь на такое, — Орито передергивает, — и буду жить после этого?»

Когда она поворачивает у следующего угла, Голый пик уже не розовый, а серый.

Она размышляет о двенадцати женщинах в этом доме, которые это выдержали.

Она думает о предыдущей самой новой сестре, которая повесилась.

— Венера, — однажды сказал Орито ее отец, — движется по часовой стрелке. Все другие планеты, ее братья и сестры, вращаются вокруг Солнца против часовой стрелки…

…но воспоминания об отце улетучиваются под насмешливыми «если».

Умегае, Хашихиме и Кагеро надвигаются шаркающей стеной подбитых кимоно.

«Если бы Эномото никогда не видел меня или не выбрал меня в свою коллекцию…»

Орито слышит доносящиеся с кухни рубящие удары ножей: «чоп — чоп — чоп».

«Если б моя мачеха обладала тем сочувствием, которое когда-то притворно выказывала…»

Орито прижимается к деревянной ширме, чтобы пропустить их.

«Если бы Эномото не гарантировал выплату займов отца ростовщикам…»

— Некоторые из нас очень хорошо воспитаны, — фыркает Кагеро, — и думают, что рис растет на деревьях.

«Если бы Якоб де Зут знал, что я добралась до Сухопутных ворот Дэдзимы в мой последний день…»

Три женщины проходят мимо: залатанные одежды шуршат по деревянным планкам.

Гусиный клин летит в небесах, кричит лесная обезьянка.

«Лучше быть дэдзимской женой, — думает Орито, — под защитой чужеземных денег…»

Горная птица на старой сосне выводит сложные трели.

«…чем то, что должно случиться в неделю Дарения, если я не сбегу».

Ручей, забранный в каменные берега, протекает по внутреннему двору под поднятым полом Дома, питая бассейн. Орито прижимается к деревянной ширме.

— Она полагает, — говорит Хашихиме, — что волшебное облако унесет ее отсюда…

Звезды прорастают у берегов Небесной Реки, набухают и распускаются.

«Европейцы, — вспоминает Орито, — называют ее Млечный Путь». Ее мягко говорящий отец вновь с ней: Это Умихеби — морская змея, тут Токеи — часы, там Ите — лучник… — Она ощущает его теплый запах, — а выше — Раншинбан, компас…»

Засов внутренних ворот шумно сдвигается: «Открыто!»

Каждая сестра слышит. Каждая сестра думает: «Учитель Сузаку».

Все сестры собираются в Длинном зале, одетые в самые лучшие одежды, за исключением Садае и Асагао, которые все еще готовят ужин, и Орито, у которой есть только одно рабочее кимоно, в котором ее похитили, теплая подбитая накидка хаката и пара головных платков. Даже у сестры низшего ранга Яиои есть на выбор два-три кимоно приличного качества — по одному за каждого рожденного ребенка — и простые ожерелья, и бамбуковые расчески. Старшие сестры, вроде Хацуне и Хашихиме, накопили за много лет гардеробы, какими могут похвастаться жены торговцев высокого ранга.

Ее жажда «Утешения» сейчас отзывается гулкими ударами молота в голове, но Орито должна ждать дольше всех: одна за другой, строго по ранжиру, сестры вызываются в Квадратную комнату, где Сузаку принимает их и дает им свои зелья. Сузаку проводит две-три минуты с каждым пациентом; для некоторых сестер проглотить лекарство и выслушать учителя — событие, по значимости уступающее только получению новогоднего письма. Первой после ее консультации возвращается сестра Хацуне с новостью, что лихорадка у аколита Джирицу усиливается, и учитель Сузаку сомневается, что тот проживет эту ночь.

Большинство сестер выражают изумление и уныние.

— Наши учителя и аколиты, — недоумевает Хацуне, — так редко болеют…

Орито задается вопросом, какие травы следовало бы ему прописать, прежде чем думает: «Это никак меня не касается».

Женщины обмениваются воспоминаниями о Джирицу, говоря о нем в прошлом времени.

Быстрее, чем ожидалось, Яиои трогает ее за плечо:

— Твоя очередь.