Тысяча осеней Якоба де Зута

— Огава был шпионом и собакой, который заслужил смерть шпиона и собаки, — Эномото поднимается, качается, пытается удержаться на ногах, падает и рычит:

— Что ты… что ты…

— Яд действует на мышцы тела, начиная с конечностей и заканчивая сердцем и легкими. Его выделили из желез древесной змеи, которую можно найти только в джунглях Сиама. Она известна, как четырехминутная змея. Умелый аптекарь знает, почему так. Яд невероятно смертелен, и найти его невероятно трудно, но Томине — удивительный мажордом, со связями. Мы проверили яд на собаке, которая жила… как долго, мажордом?

— Меньше двух минут, ваша честь.

— Умерла собака от остановки крови или задохнувшись, мы скоро узнаем. Говоря с вами, я уже не чувствую ни локтей, ни колен.

Аколит помогает Эномото сесть.

Сам аколит валится набок и лежит, пытаясь все‑таки подняться, словно отрезанная от нитей марионетка.

— В воздухе, — продолжает магистрат, — яд отвердевает, превращаясь в тонкие, прозрачные чешуйки. Но жидкость, особенно алкоголь, как саке, растворяет его мгновенно. Посмотрите на чашки из лавы Сакураджимы: поверхность скрывает нанесенный яд. Вы увидели всю мою атаку на доске го, но не разглядели такую простую стратегию, и мне этого вполне достаточно, чтобы осознавать, что я не зря отдал свою жизнь.

Эномото — на лице написаны страх и гнев — хватается за меч, но рука онемела до такой степени, что вытащить его из ножен не удается. Он смотрит на руку в полном непонимании и, рыча, как зверь, бьет кулаком по чашке.

Она скользит по ровному полу, словно голыш — по темной воде.

— Если бы ты знал, Широяма, навозная муха, что ты наделал…

— Я знаю, что все души неоплаканных женщин, похороненных за гостиницей Харубаяши…

— Тем обезображенным шлюхам судьба при рождении уготовила смерть в канаве!

— …теперь могут успокоиться. Справедливость восторжествовала.

— Орден Ширануи продлевает их жизни, не укорачивает!

— Чтобы «Дары» могли рождаться и рождаться, подкармливая ваше безумие?

— Мы сеем и жнем наш урожай! Наш урожай — наш, и мы пользуемся им, как хотим!

— Ваш орден сеет жестокость во имя сумасшествия и…

— Догмы работают, ты, человеческое насекомое! Масло душ работает! Как мог орден, основанный на безумии, выживать столько столетий? Как мог настоятель пользоваться благосклонностью самых хитроумных людей империи, будучи шарлатаном?

«Истово верующие, — думает Широяма, — и есть настоящие монстры».

— Ваш орден умрет с вами, Владыка-настоятель. Признание Джирицу ушло в Эдо и… — его дыхание становится все более редким: яд вызывает онемение диафрагмы, — …и без вашей защиты храм на горе Ширануи незамедлительно закроют.

Отлетевшая чашка катится в широкой дуге, постукивая, что‑то бормоча.

Широяма, который сидит, скрестив ноги, пытается шевельнуть руками. Они уже умерли.

— Наш орден, — Эномото хватает ртом воздух, — Богиня, ритуал жатвы душ…

Булькающий хрип срывается с губ мажордома Томине. Его челюсть дрожит.

Глаза Эномото яростно сверкают.

— Я не могу умереть!

Томине падает на доску го. Камни из обеих чаш рассыпаются.

— Старения нет… — лицо Эномото застывает, — …кожа чистая, силы не занимать…

— Учитель, мне холодно, — едва слышный голос аколита. — Мне холодно, Учитель.

— За рекой Саншо, — Широяма произносит последние слова, — вас ожидают ваши жертвы. — Язык и губы больше не подчиняются ему. «Кто‑то скажет, — тело Широямы каменеет, — что нет загробной жизни. Кто‑то скажет, что человеческие создания не более вечны, чем мыши или мухи — однодневки. Но ваши глаза, Эномото, доказывают, что ад — это не выдумка, потому что он — в них». Пол вздыбливается и становится стеной.

Эномото не успевает проклясть его, проклятье обрывается на полуслове.

«Оставь его здесь, — думает магистрат. — Оставь все здесь…»

Сердце Широямы останавливается. В ухе бьется пульс земли.

В дюйме лежит ракушечный камень для игры в го, идеальный и гладкий…

…черная бабочка садится на белый камень и раскрывает крылышки

Часть четвертая. Сезон дождей

1811 год

Глава 40. ХРАМ НА ГОРЕ И НАСА НАД НАГАСАКИ

Утро пятницы у 3 июля 1811 г.

Торжественная процессия движется по кладбищу, ведомая двумя буддийскими священниками, черные, белые и сине — черные цвета ряс напоминают Якобу о сороках — птицах, которых он уже не видел тринадцать лет. Один священник бьет в глухой барабан, а другой стучит палочками. Следом за ними — четверо эта с гробом Маринуса. Якоб идет со своим десятилетним сыном Юаном. Переводчики первого ранга Ивасе и Гото — в нескольких шагах позади, рядом с убеленным сединой, неувядаемым доктором Маено и Оцуки Мондзуро из Академии Ширандо. Замыкают шествие четыре стражника. За надгробие и гроб Маринуса заплатили академики, и директор де Зут благодарен их помощи: три последних сезона Дэдзима зависит от займов у казны Нагасаки.

Капли тумана собираются на рыжей бороде Якоба. Другие капли сбегают по шее под его менее всего заношенным воротником и теряются в теплом поту, покрывающем тело.