Тысяча осеней Якоба де Зута

— В наказание Кобаяши пришлось писать в Эдо, — ван Клиф с наслаждением произносит эти слова, — что требование товаров от торговой фактории, которая исчезнет через пятьдесят дней, если не поступит медь, преждевременно и неразумно. Мы добьемся от него еще многих уступок.

Свет отражается от драгоценных камней (они сверкают, как звезды) на стрелках напольных часов.

— У нас есть, — голос Ворстенбоса меняется, — еще одно задание для вас, де Зут. Господин ван Клиф вам все объяснит.

Ван Клиф выпивает свой бокал портвейна.

— Перед завтраком, идет ли дождь или ярко светит солнце, к господину Гроту заглядывает гость: провиантмейстер, который входит с туго набитым мешком, у всех на виду.

— Больше, чем кисет, — добавляет Ворстенбос, — меньше, чем наволочка.

— Затем он уходит с тем же мешком, таким же полным, у всех на виду.

— А что, — Якоб отгоняет разочарование: с повышением не сложилось, — говорит по этому поводу господин Грот?

— Если бы мы от него что и услышали, — отвечает Ворстенбос, — так это сказочку, которой он с большим удовольствием попотчевал бы и меня, и ван Клифа. Начальство, как вы однажды узнаете на собственном опыте, держит дистанцию от подчиненных. Но сегодняшнее утро доказывает, что у вас безошибочный нюх на мошенников. Вы колеблетесь. Вы думаете: «Никто не любит осведомителей», — и в этом, увы, правы. Но те, кто предназначен для высокой должности, де Зут, как вы, ван Клиф и я, не должны бояться кого‑то пнуть или оттолкнуть локтем. Пообщайтесь сегодня вечером с господином Гротом…

«Это проверка, — понимает Якоб. — Они хотят выяснить, готов ли я при случае запачкать руки».

— Я давно уже приглашен к карточному столу повара.

— Видите, ван Клиф? Де Зут никогда не спрашивает: «Я должен?» Его интересует лишь: «Каким образом мне это сделать?»

Якоб утешается мыслями об Анне, читающей новости об его повышении.

В послеобеденных сгущающихся сумерках ласточки летают вдоль аллеи Морской стены, и Якоб обнаруживает рядом с собой Огаву Узаемона. Переводчик что‑то говорит Ханзабуро, после чего тот исчезает, а Огава сопровождает Якоба к соснам в дальнем конце острова. Под застывшими во влажном воздухе деревьями Огава останавливается, успокаивает очередного соглядатая дружеским приветствием и понижает голос: «В Нагасаки только и говорят о случившемся этим утром. О переводчике Кобаяши и веерах».

— Возможно, в будущем он оставит попытки так бесстыдно нас обдирать.

— Недавно, — говорит Огава, — я предупреждал вас, что Эномото может стать опасным врагом.

— Я очень серьезно отнесся к вашему совету.

— Еще один совет. Кобаяши — маленький сегун. Дэдзима — его империя.

— Тогда мне повезло, что я не завишу от его «добрых услуг».

Огава хмурится — не понимает, что подразумевается под «добрыми услугами».

— Он навредит вам, де Зут-сан.

— Спасибо за вашу озабоченность, но я его не боюсь.

Огава смотрит по сторонам.

— Он может обыскать ваше жилище в поисках украденных вещей…

В сумерках чайки устраивают гвалт над кораблем, скрытым Морской стеной.

— …или под предлогом поиска запрещенных вещей. Поэтому, если такая вещь есть в вашей комнате, пожалуйста, спрячьте.

— Но у меня ничего нет, — протестует Якоб, — из гою, что могут поставить мне в вину.

Щека Огавы чуть заметно дергается.

— Если есть запретная книга… спрячьте. Спрячьте под полом. Спрячьте очень хорошо. Кобаяши хочет отомстить. Вас накажут изгнанием. Переводчику, который проверял вашу библиотеку, когда вы приехали, может повезти меньше…

«Я чего‑то не понимаю, — осознает Якоб, — но чего?»

Клерк открывает рот, чтобы задать вопрос, но необходимость в нем уже отпала.

«Огава знал о моем Псалтыре, — осеняет Якоба, — с самого начала».

— Я сделаю, как вы говорите, господин Огава, прежде чем я сделаю что‑нибудь…

Два инспектора появляются из переулка Костей и идут по аллее Морской стены.

Не говоря более ни слова, Огава направляется к ним. Якоб уходит через Садовый дом.

Кон Туоми и Пиет Баерт встают, и их тени — в комнате горят свечи — уходят в сторону. Карточный стол импровизированный: дверь на четырех ножках. Иво Ост продолжает сидеть, жует табак; Вибо Герритсзон сплевывает на плевательницу, а не в нее. Ари Грот — сама приветливость, хорек, приглашающий в гости кролика. «Мы тут уж отчаялись, что вы когда‑нибудь примете мое приглашение, да — а?» — Он откупоривает первую из двенадцати бутылей рома, выстроившихся на настенной полке.

— Предполагал заглянуть несколько дней тому назад, — отвечает Якоб, — но работа не отпустила.

— Хоронить репутацию Сниткера, — замечает Ост, — должно быть, утомительная работа.

— Да, — Якоб легко отражает первую атаку. — Как и подделка бухгалтерских книг. У вас тут уютно, господин Грот.

— Если б мне, знач, нравилось жить в ванне с мочой, — Грот подмигивает, — я бы остался в Энкхёйзене, да.

Якоб садится.

— Во что играем, господа?

— Плут и дьявол… наши немецкие кузены, знач, играют в нее.

— A — а, корнифель[39]. Я немного играл в нее в Копенгагене.

— Я удивлен, — говорит Баерт, — что вы знакомы с картами.

— Сыновья — и племянники — священников не так наивны, как все думают.