Тысяча вторая ночь

— Вы думаете, что сила ясновидения заключена в коврике? — сказал он.Вы полагаете, что это коврик из «Тысячи и одной ночи» с прикомандированным к нему духом, и собираетесь его купить? Надеюсь, что вы в самом деле заполучите духа: в высшей степени интересно иметь к своим услугам арабского джинна.

Мистер Грэхэм ничего не ответил; он в повелительной форме повторил кофейщику свое желание. Но ответ марабу был не слишком благоприятным.

— Он говорит: «Купишь коврик — сделаешь невыгодное дело».

— Откуда он знает, что я прогадаю на этой покупке, когда ему неизвестно, сколько я заплачу за ковер? Спроси его!

— Он говорит: «Ты сделаешь невыгодное дело, сколько бы ни заплатил за ковер».

— Вот это я называю честностью! Передай ему это!

— Он говорит: «Честность тут ни при чем. Но тебе невыгодно, сударь, покупать ковер, потому что он непокупной».

— Почему непокупной?

— «Потому, — говорит он, — что коврик нельзя купить даже тогда, когда он куплен».

Фаянсово-голубые зрачки мистера Грэхэма омрачились раздумьем.

— Коврик нельзя купить даже тогда, когда он куплен, — повторил он несколько раз. — Не разрешите ли вы этот ребус, Лавертисс! Или вы, профессор? Нельзя купить даже тогда, когда…

Колдун прервал его. Нараспев, тягучим голосом шейха, обучающего детей в мечетях, он прочитал изречение или стих из Корана, где постоянно возвращались три-четыре слова. Одно из них звучало вроде «серка», другое вроде «хиле», третье вроде «кедба».

Кофейщик внимал с суеверным почтением. Выслушав всю литанию, он перевел:

— Вот что сказал святой человек: «Коварством, а не силой, воровством, а не покупкой, обманом, а не правдой — так было, так и есть и так пребудет». Это все, что сказал святой человек.

— Ах вот что! — сказал мистер Грэхэм и почесал в затылке. — Вот оно что!

Он посмотрел на друзей, словно ожидая пояснений. Марабу завел новую литанию, звучавшую в переводе с небольшими вариациями, как предшествующая: «Обманом, а не правдой, воровством, а не покупкой, коварством, а не силой! Так приобретается коврик, так будет он приобретаться. Духи пророков подчинены пророкам».

— Что за вздор он мелет? Даю ему пятьдесят франков за облезлый ковер. Скажи ему! Последовала третья литания.

— Сударь, — сказал кофейщик, — он просит тебя хорошенько обдумать то, что он говорит: «серка», а не «шира», «кедба», а не «шира», «хакк», «хиле» и «зур», а не «карха». Ковер нельзя купить. К тому же пятьдесят франков мало.

— На-на! Мы начинаем понимать друг друга. Его нельзя купить, но пятьдесят франков мало. По-моему, слишком много, но мне хочется иметь коврик. Даю сто. Скажи ему!

— Сударь, — сказал кофейщик, — он говорит в третий раз, что ты будешь патриархом глупцов, упорствуя в своем желании: ковер не покупается, даже когда он куплен. Коварством, а не силой, обманом, а не правдой, воровством, а не покупкой — так приобретался ковер, так будет он приобретаться. Так было, так будет. К тому же сто франков слишком мало.

— Ах вот как! — язвительно заметил Грэхэм. — Даю ему полтораста франков, и больше ни сантима. Это крайняя моя цена. Передай ему и спроси его, продаст он ковер или нет?

Марабу долго качал бритой головой. Ответ его прозвучал так: «Полтораста франков — хорошо, я их возьму. Но что ковер станет твоим, о повелитель глупцов, об этом не может быть и речи. Ковер непродажный. Он быстро ко мне вернется! Но полтораста франков — хорошо, я их возьму».

Мистер Грэхэм был смущен.

— Как нужно понимать, что ковер к нему вернется?

— Он к нему вернется.

— Он собирается его выкрасть?

— Нет, — говорит он, — но дух вернет ему коврик.

— А сам он не будет помогать духу?

— Не будет.

— Он хочет, чтобы я этому поверил?

— Он еще раз сказал: «Это так».

— Он хочет, чтоб я поверил, будто джинн извлечет коврик из моего чемодана?

— В третий раз он сказал: «Это так, но повторять одно и то же скучно».

— Так передай ему, что, если это случится, я сам буду одержим всеми духами, сидящими в коврике. Понял? Передай ему это.

— Он говорит: «Полтораста франков — хорошо, я возьму их».

Мистер Грэхэм взглянул на марабу, на темно-коричневую кожу его лица; лоснящееся на солнце, покоробленное, как пергамент, лицо это было неизъяснимо, как стих Корана. Затем он сплюнул на африканскую землю, вынул три пятидесятифранковые бумажки, завладел ковриком и принялся исследовать свое приобретение: коврик был длиною в метр, желто-бело-красный, как пустыня, зигзагообразного тканья, обыкновеннейший «мергум», лишенный особых примет, если не считать возраста и следов многократных коленопреклонений. Мистер Грэхэм скатал коврик и, вызывающе глядя на марабу, сильной рукой сжал покупку:

— Если коврик от меня уйдет, я съем свою собственную голову! Понял? Ill eat my head. Передай ему!

— Куплен коврик вместе с джинном, — сказал Филипп Коллен.

— Кстати, вот и поезд!