Тысячекратная Мысль

Он глубоко вздохнул, понимая, что вопрос Келлхуса выявил невежество не только его, Ахкеймиона, но и всех существующих колдунов.

«Я и правда ничего не понимаю».

– Все дело в значении слов, – продолжал он. – Значения каким-то образом различаются. Никто не знает почему.

Келлхус кивнул и посмотрел на подол своего одеяния. Когда он поднял глаза, Ахкеймион не смог выдержать его сияющего взора.

– Слово «любовь», – произнес Келлхус, – означает ли оно одно и то же всегда или у тебя для него другой смысл?

Вознаградить разум и ранить сердце. С Келлхусом всегда так.

– Что ты хочешь сказать?

– Что значения разные, потому что мы вспоминаем разное.

Эсменет.

– Значит, ты предполагаешь, что чародейское слово напоминает о том, о чем не говорит слово обычное? – спросил Ахкеймион более горячо, чем намеревался. На лице его мелькнула насмешка. – Но о чем могут напоминать слова? Слова не…

Он запнулся от внезапного осознания: «Одна душа…»

– Не слова, Акка. Ты. Ты помнишь нечто такое, от чего слова становятся чудом.

– Я… я не понимаю!

– Понимаешь.

На глаза Ахкеймиона навернулись слезы. Он подумал о Багряных Шпилях, об их застенке в Иотии, о камнях, разлетающихся под его растопыренными пальцами. И вспомнил смыслы, что грохотали в его груди и в душе, вспомнил свою переворачивающую мир песнь. Она рождала огонь из воздуха, высекала искры света из мрака, уничтожала все, что оскорбляло его. Слова! Слова, что были его призванием, его проклятием. Слова, воплощавшие невозможное…

Его кара.

Может ли обычный человек сказать такое?

– Мы преклоняем колена перед идолом, – говорил Келлхус, – мы открываем объятия небу. Мы молим дали, хватаемся за горизонт… Мы ищем вне нас, Акка, то, что лежит внутри нас… – Он прижал руку к груди. – То, что лежит здесь, в этой Чистоте, которую мы делим.

Солнце пересекло алый порог. Воздух казался пурпурным, и руины окрасились в тускло-красный. Недавний ветерок превратился в нагретое солнцем дуновение.

– Бог, – сказал Ахкеймион не своим голосом. – Ты говоришь, что… что из наших глаз смотрит одна душа. Это Бог.

Даже осмысленно произнося эти слова, Ахкеймион что-то упускал в них, не мог осознать. Он обхватил себя за плечи, и по его крупному телу прошла дрожь.

– Мы все – Бог, – ответил Келлхус серьезно и сочувственно, как отец, утешающий побитого сына. – Бог всегда здесь, он смотрит твоими глазами и глазами тех, кто рядом с тобой. Но мы забываем, кто мы, и начинаем думать, что есть другие: обособленные, отдельные, жалкие перед огромностью мира. Мы забываем… Но все забывают по-разному. – Келлхус пригвоздил его к месту неумолимым взглядом. – Тех, кто забывает меньше других, мы зовем Немногими.

Когда Ахкеймион шел по огненным коридорам Иотии, в какой-то миг его гнев угас. Он содрогнулся, потому что не узнавал себя. Он кричал голосом Сесватхи, он произносил слова, проникавшие даже сквозь эту древнюю личность. Его Напевы растапливали самую незыблемую реальность…

Кем он был тогда? Кем?

– Чародейские слова, Акка, – это слова, напоминающие об истине.

– Истина, – тупо повторил Ахкеймион. Он понимал, о чем говорил Келлхус, но что-то в нем сопротивлялось этому пониманию. – Что за истина?

– Все, что скрыто за нашими лицами, что разделено нациями и веками, на самом деле одно. На самом деле это и есть то самое здесь. Каждый из нас смотрит на мир – бесчисленное множество глаз. Мы и есть Бог, которому поклоняемся.

И Ахкеймиону показалось, что он помнит то место за морем, ту гору и ту равнину, где Бог тысячу раз являлся перед тысячами сердец. Дочь, глядящую на своего спящего отца. Старую женщину, опирающуюся на плечо мужа дряхлыми руками. Мужчину, харкающего кровью и бьющегося в агонии на земляном полу. Они здесь, сейчас, на этом месте… Как иначе объяснить Напевы Призыва и Принуждения? Как объяснить Сны Сесватхи?

– Слишком долго, – продолжал Келлхус, – ты был парией, изгоем. И хотя ты в любой миг был готов ответить проклинавшим тебя, ты жил в стыде. Ты смотрел на них и проклинал сам себя за то, что надеешься. Неизменно строгий в оценках других – так им казалось. Неизменно уверенный в себе. Они, дураки, никогда не видели, какой ты необычный человек. Они плевались, глядя на тебя. Они смеялись, и, хотя их насмешки свидетельствовали об их невежестве, в душе ты скорбел, плакал и спрашивал: почему меня ненавидят? Почему я проклят?

Ахкеймион подумал: «Да! Он – это я!»

Келлхус улыбнулся, и вдруг – невероятно! – в его лучистом взгляде Ахкеймион увидел Инрау.

– Мы – одно.

«Но я сломлен… Со мной что-то не так!»

– Ибо ты благочестивый человек, рожденный в мире, не способном оценить твое благочестие. Но со мной все переменится, Акка. Старые заветы отжили свой век, и я пришел открыть новое. Я – Кратчайший Путь, и я говорю: ты не проклят.

Сквозь бурю страстей, сотрясавших его, кто-то древний и загадочный прошептал слова из Катехизиса Завета: «Если даже ты утратишь душу, ты обретешь…»

Но Келлхус снова заговорил, и его голос эхом отдавался в теплом вечернем воздухе, словно исходил из самой сути вещей.