– Чародейские слова являются чудом, ибо они напоминают Бога… Подумай, Акка! Что значит видеть мир так, как видит его чародей? Что значит чувствовать
Это казалось таким очевидным. Сравнение колдунов с богохульниками, оскорбляющими божество изнутри, подделывая священные песни Бога, – это лишь грубое приближение, слабый намек на истину, что лежит у Келлхуса на коленях!
– А кишаурим? – против воли спросил Ахкеймион. – Что скажешь о них?
Воин-Пророк пожал плечами.
– Вспомни о том, как огни освещают лагерь, но мешают разглядеть мир дальше него. Часто свет того, что мы видим, ослепляет нас, и мы решаем, что есть только один угол зрения. Именно по этой причине, хотя и неосознанно, кишаурим ослепляют себя. Они гасят огонь своих глаз и изменяют угол зрения, чтобы лучше понять свои воспоминания. Они приносят знание в жертву рождающейся изнутри интуиции. Они помнят тон, тембр и страсть Божьего голоса, они помнят почти все. Хотя смыслы, делающие колдовство истинным, ускользают от них.
Все было как на ладони. Тайна Псухе, ставившая в тупик мыслителей в течение многих веков, развеялась горсткой слов.
Воин-Пророк повернулся к Ахкеймиону, взял его за плечо сияющей рукой.
– Истина заключается в том, что
Его взгляд, светящийся мудростью, казался невыносимым.
Мир сбросил последнюю шелуху солнца, и тени растеклись по земле как лужи. Ночь шла по руинам Караота.
– Вот почему ты так страдаешь… Когда
В воздухе рядом с ними осмелился запищать какой-то комар.
– Зачем ты мне это говоришь? – вскричал Ахкеймион.
– Потому что ты не один.
Рабство было ей по душе.
Даже больше, чем Иэль и Бурулан, Фанашиле нравилось ее новое положение. Утром ухаживаешь за госпожой, днем спишь, вечером еще похлопочешь вокруг госпожи – и все дела. Золото. Духи. Шелка. Косметика – госпожа Эсменет позволяла служанкам пользоваться ею. Знаки власти, большой власти. Изысканные лакомства – госпожа Эсменет всегда угощала рабынь. Фанашила была фами, она родилась рабыней дворца Фама в Карасканде. Может ли с этим сравниться свобода козопаса?
Конечно, Опсара, злобная старая шлюха, вечно бранилась:
– Они идолопоклонники! Работорговцы! Мы должны перерезать им глотки, а не целовать ноги!
Но в Опсаре текла кианская кровь, она была уфтака. Все знали, что уфтаки – простолюдины, которые изображают из себя знать. Их презирали даже сородичи. О чем это говорит?
Кроме того, что бы там ни болтала Опсара, ее подопечный крошка Моэнгхус рос здоровым и благополучным. Фанашила даже сказала об этом вечером, когда рабы собрались за ужином. Они сидели в своем привычном углу и брали пальцами рис из мисок, когда Опсара опять завела старую песню о том, что нужно перебить айнритийских господ.
– Ну так давай первая, начинай! – бросила Фанашила.
Иэль и все прочие взорвались от хохота. Так случайно нашелся способ заткнуть рот Опсаре. Теперь, когда Опсара начинала ныть и проклинать новых господ, Фанашила лопалась от смеха. Она ждала случая вставить свое слово.
Если что и беспокоило Фанашилу, так это Коленопреклонение, когда надсмотрщики собирали их и отводили в святилище Умбилики. Сначала шрайский священник читал проповедь, из которой Фанашила понимала только отдельные слова, а затем заставлял молиться вслух перед полукругом идолов. Некоторые были гротескными, как отрубленная голова Онкис на золотом дереве, другие похабные, как Айокли, у которого фаллос подпирал подбородок, а некоторые даже красивые, как суровый Гилгаоал или сладострастная Гиерра, хотя ее широко раздвинутые ноги заставляли Фанашилу краснеть.
Шрайский священник называл их воплощениями бога. Но Фанашила-то лучше знала. Это были демоны.
Однако она все равно молилась им, как ей приказывали. Иногда, когда надсмотрщики отвлекались, она отводила взгляд от злобного идола и искала на парчовых полотнищах, покрывавших холщовые стены, Две Сабли Фана. Маленькие символы веры ее народа были повсюду. И тогда она молча повторяла слова, которые столько раз слышала в храме.
Один за Неверящего… Один за Незрячее Око…