Тысячелетняя ночь

Конечно, я читаю её книги немного иначе, чем вы. В голосах родившихся в бабушкином воображении героев я слышу её неповторимую интонацию. Кому-то могут показаться придуманной красивостью слова юного графа Гентингдонского, будущего Робин Гуда, объявившего, что ради спасения друзей он добровольно сдаётся рыскающим по лесу слугам шерифа. Но я-то знаю — это она. И когда маленький, дрожащий от каждого шороха полузверёныш Рам вдруг остаётся в лесу с больным стариком, вопреки законам орды, которую инстинкт самосохранения гонит вперёд, побуждая бросать всех, кто не в состоянии идти с ней, я опять слышу — это она. И потревоженная в берлоге белая медведица, пощадившая мальчика, и взрослый охотник, ответивший ей тем же («Остров мужества») — это всё попытка достучаться до наших с вами сердец и — без дежурной морали — поселить в них благородство и искренность, которые, как она считала, и есть истинное богатство в жизни, а остальное — дым, суета сует.

Мне удивительно повезло — жить рядом с таким человеком, любить его, быть первым слушателем и критиком всего им написанного. Ещё студентом я довольно опрометчиво поклялся, что роман «Тысячелетняя ночь» увидит свет. Слово надо держать. Набравшись литературного опыта, я бережно отредактировал рукопись. Теперь она попадёт в руки детей тех читателей, которым когда-то предназначалась.

Виктор РАДЗИЕВСКИЙ

Тысячелетняя ночь Картины из жизни средневековой Англии

«Период средних веков называли иногда тысячелетней ночью. Но во всяком случае, ночь эта сияла звёздами. В ней восходили и заходили созвездия невидимые для нас в ту пору, когда на голову людей падают яркие лучи полуденного солнца».

Уланд

Пролог

Узкая лесная дорога пробиралась между такими могучими дубами, что ветви их почти смыкались над головами путешественников и в жаркий полдень на ней было тенисто и прохладно. Следы подков явственно отпечатывались на её сыроватой поверхности, но не вилась за ними лента-путь трудолюбивого колеса [1]. Густой орешник, окаймляя дорогу, делал эти глухие места ещё более живописными, а заодно и удобными для нападения разбойников, которыми в то время кишели английские леса.

На вершине одного из самых высоких дубов вдруг что-то зашевелилось: испуганный дятел сорвался с ветки, а на его месте в рамке из листьев показался мальчуган лет восьми. Рубашка на нём была такая рваная, что походила скорее на сетку из разноцветных полос, обрамляющих дыры различной величины, шапку чёрных густых, как грива, волос уж конечно не тревожил гребень, а живые карие глаза выделялись на загорелом лице скорее блеском, чем цветом.

Мальчик уцепился за ветку, болтая свободной ногой, приставил козырёк ладони к глазам и взволнованно закричал:

— Блестят, Улл, как жар горят! Сейчас с горы вон спустятся и тут будут. Вот посмотреть!

— Гуг, — боязливо отозвался снизу второй голос, — бежим в лес подальше…

— Нет уж… Никогда таких красивых рыцарей не видел… Беги сам, если хочешь.

— Тогда уж и я не побегу, Гуг, — уныло заключил второй мальчик и, вынырнув из кустов, подошёл к дереву. На нём были такие же лохмотья, а голос столь похож, что можно было подумать: уж не разговаривает ли кто шутки ради сам с собой?

— Слезаю, Улл, — донеслось сверху. — Сейчас они будут здесь — вот здорово-то!

В несколько быстрых и ловких прыжков мальчик спустился. И тут самый внимательный наблюдатель не смог бы сразу их различить: прямой тонкий нос, тёмные глаза и небольшой красивый рот Гуга в точности повторялись на лице его брата. Вот только взгляд первого мальчика был более смелым и всё выражение лица его дышало независимостью в отличие от робкой мягкости Улла. Но лёгкое это различие затушёвывалось одинаковой дикостью лесных неприрученных зверьков, сквозившей в их голосах и движениях.

Место для наблюдения было выбрано удачно: дорога здесь расширялась, так что всадники — они как раз показались из-за поворота — ехали по двое в ряд. Мальчики, собравшиеся было юркнуть в спасительную ореховую гущину, так и застыли от восхищения: в переднем ряду ехал высокий пожилой рыцарь в коричневом дорожном платье и жёлтых сапогах с загнутыми носами. Лёгкая дорожная кольчуга из мелких колец защищала его тело, спускаясь почти до колен, кольчужная же сетка падала с коричневой шапочки на плечи, оставляя открытым только весёлое румяное лицо. Рядом с рыцарем на стройном вороном коне ехал красивый юноша в зелёном бархатном костюме и шапочке с длинным фазаньим пером. Кольчуги на нём не было, и острые глаза мальчиков успели заметить на его спине плохо скрытый небольшой горб.

Господ окружали слуги, блистающие панцирями и оружием, видно было, что путники могли постоять за себя.