Тысячеликий демон

Месяц – это большой срок. Так и подумала Искра. Целый месяц взаперти, здесь, в проклятом Кремле. Девушка упрямо отвергала ухаживания Мечеслава, не желая признаваться самой себе, что он ей нравится. Все уже знали, что царь сделал венежанской княжне предложение, и радовались этому – затворника Велимира никто не любил. Но Искра отмалчивалась, пряталась в своих покоях, и потихоньку погружалась в депрессию.

Мечеслав напротив, изменился. Он стал гораздо более властным и жестким – былая ветреность и манерность испарилась, точно страшный сон летним утром. Выздоровев – если можно так назвать его четырехдневное отшельничество – царь созвал совет, на который пригласил Горыню с десятниками, бояр, воевод и Клеомена. Там он заявил, что собирается существенно расширить численность воиградского войска. "Казна пуста, – сказал он. – И нет дохода, нет урожая. Нет и дорожных податей: марнийские купцы, из-за чертовой нечисти, поселившейся в лесу, боятся идти по Торговому Тракту, и одному богу известно, каким образом они попадают в Вередор и южные страны, и попадают ли. Но ваши кошельки, бояре и церковники, полны".

Поднявшийся гул негодования он прервал, врезав по лицу одного из наиболее горластых бояр – удар был такой силы, что бедняга свалился без чувств. "Горыня и Олег, – заявил Мечеслав не терпящим возражения тоном, – завтра отправятся на вербовку. Они должны собрать не меньше двух сотен, а чтобы люди не думали и не сомневались, Авксент будет лично сыпать сребряками, и даже золотом, коли на то пошло. Ваша задача, господа, обеспечить моего советника нужной суммой. Вот этот человек, – Мечеслав указал на Злобу со шкрамашем в руках, – убьет любого, посмевшего утаить от Авксента хоть медяк. Вас это тоже касается, господин принципар, раскошеливайтесь и засуньте ваше благочестие куда подальше". Опустив всех, царь приказал Дробушу остаться, и что он ему наговорил – никому не ведомо, но только Дробуш покинул тронный зал бледный, как смерть.

И все-таки, несмотря на все старания, две сотни набрать не удалось – народ действительно обнищал до крайности. Но и сто двадцать парней, пусть и не самых удалых – тоже неплохо. Что же делать с нищетой – задача, прямо скажем, невыполнимая, особенно в преддверие осени. Оставалось надеяться на дипломатию, заявил Андрей, имея в виду дубичских братьев. Каковы их аппетиты? – задавались вопросом отец и сын. Ведь не только ради гулянок на свадьбе они едут в Воиград. Да и свадьба-то – одно название и будет ли она, учитывая новые обстоятельства.

Жуткий сон вернулся и повторился во всех деталях: вонючий сарай, мертвецы в капюшонах, мерзко вопящие уродцы, черное небо, по которому прокатывались оранжевые всполохи, отбрасываемые неизвестным светилом, похороненным где-то в недрах исполинских руин, жертвенник…

К ней приближалось нечто, чьи тяжелые шаги буквально сотрясали землю. Уродцы, пригнувшись, пятились назад, царапая длинными черными когтями брусчатку, их лица исказила гримаса безграничного ужаса – чувство, неведомое никому из живых. Этот ужас вобрал в себя обожание, ненависть, страх – всё вместе, возведенное в состояние одуряющего экстаза.

Нечто приближалось, и его шаги уже отдавались болью в висках. Но… может это не шаги? Искра прислушалась к себе. Это… это же шепот. Шепот тысяч и тысяч голосов. Голоса зазвучали в ее голове и, что удивительно, бормотанье уродцев словно бы перекликалось с тем, что у нее творилось внутри. Голоса точно выплевывали тончайшие, невидимые нити, которые связывались с уродцами, выжимая из них все оставшиеся от земной жизни соки.

Потом девушка поняла, что осталась совсем одна. И Он смотрел на нее. Искра, с величайшим трудом придя в себя после пытки, устроенной ей Им, его голосами и его приспешниками-эггелами, подняла голову и посмотрела на Него.

Он был всем живым – когда-то живым. Он жил тем, что пил чужие жизни, пил чужие чувства, страхи, пил плоть и кровь, душу и ауру. Его невозможно описать, ибо невозможно описать всё. Он имел тысячи обликов и походил на туман, в коем проступали миллиарды чьих-то лиц. Искра никак не могла восприять его: он был большой, или… его не было вовсе?

Он был непостижим, и великолепен и страшен.

Искра ощущала, как миллиарды смотрят на нее, оценивают ее прелести, прикасаются к ней…

Жуткий вой оглушил, ослепил ее. Он лился, изменяясь и переливаясь, лился – Искра тщетно вырывалась из пут – и, в конце концов, с нестерпимой болью сформировался в одно торжествующее слово:

– Царица!

Он – Тысячеликий – отец Тьмы, сын Хаоса, постепенно принимал вид человека. Вот Он превратился в монстра, истекающего потоками слизи, окруженного ореолом черных, жужжащих точек, затем лицо его побелело, и вскоре, пройдя сквозь череду бесконечных кошмарных трансформаций, перед девушкой предстал молодой человек. Он опустил на нее руку, с силой сжал лоно и, поцеловав в пупок, со странной улыбкой повторил:

– Царица! Ты еще послужишь мне, не так ли?