Тысячеликий герой

Эта история о родительском потворстве иллюстрирует античное представление о том, что когда силы жизни оказываются в руках недостаточно посвященных, то это влечет за собой хаос. Когда ребенок перерастает широко распространенную идилию материнской груди и обращается лицом к миру зрелых деяний, он духовно переходит в сферу отца, который становится для своего сына знаком его назначения, а для дочери знаком ее будущего мужа. Известно ему это или нет, независимо от его положения в обществе, отец является инициирующим жрецом, при посредничестве которого юное создание вступает в больший мир. И точно так же, как ранее мать представляла «добро» и «зло», так теперь это воплощается в нем, но только с одним усложением — в картине появляется новый элемент соперничества: сына с отцом за господство во вселенной и дочери с матерью за то, чтобы быть этим завоеванным миром.

Традиционная идея инициации сочетает приобщение к приемам, обязанностям и прерогативам своего призвания с радикальной коррекцией своего эмоционального отношения к родительским образам Мистагог (отец или фигура его замещающая) вверял символы своего служения только сыну, который действительно достиг очищения от изживших себя инфантильных катексисов, которому ни бессознательные ни даже сознательные и, возможно, логически обоснованные мотивации самовозвеличивания, собственного предпочтения или негодования уже не помешают справедливо, бесстрастно использовать обретенные силы. В идеале посвященный человек оказывается лишенным своей обычной человеческой сущности и представляет беспристрастную космическую силу. Он является дважды рожденным: он сам стал отцом. И поэтому он сам теперь может играть роль инициирующего, проводника, солнечной двери, через которую человек может пройти от инфантильных иллюзий «добра» и «зла» к восприятию величия космического закона, чистого от надежды и страха, к состоянию покоя в понимании откровения бытия.

«Однажды мне приснилось, — рассказывает маленький мальчик, — что меня взяли в плен пушечные ядра [sic]. Они все начали подпрыгивать и кричать. Я с удивлением увидел, что нахожусь в гостиной своего дома. Горел огонь, а над ним котел, полный кипящей воды. Они бросили меня в него, и время от времени появлялся повар, который тыкал в меня вилкой, проверяя не приготовился ли я уже. Затем он вытащил меня и передал хозяину, который собирался откусить от меня, и в этот момент я проснулся» [178].

«Мне приснилось, что я за столом со своей женой, — рассказывает культурный джентельмен, — во время еды я протягиваю руку через стол, беру нашего второго ребенка, младенца, и как ни в чем не бывало начинаю засовывать его в зеленую суповую чашку, полную горячей воды или какой — то еще горячей жидкости; ибо он приготовлен, как куриное фрикассе.

Я положил кушанье на доску для нарезания хлеба и разрезал его своим ножом. Когда мы съели почти все, за исключением маленького кусочка, такого как куриный желудок, я обеспокоенно взглянул на жену и спросил: ‘Ты уверена, что именно этого от меня хотела? Ты хотела съесть его на ужин?’

Привычно нахмурившись, она ответила: ‘После того, как он так хорошо получился, уже больше ничего не оставалось делать’. Я заканчивал последний кусочек, когда проснулся» [179].

Этот архетипный кошмар отца — людоеда реализуется в испытаниях примитивной инициации. Как мы уже видели, мальчиков австралийского племени мурнгинов вначале сильно пугают, вынуждая их убегать к своим матерям. Великий Змей Отец требует их крайней плоти [180]. Это возлагает на женщин роль защитниц. Звучит чудовищный рог, называемый Йурлунггур, что означает зов Великого Змея Отца, который вылез из своей норы. Когда мужчины приходят за мальчиками, женщины хватают копья и делают вид, что не только сражаются, но также плачут и причитают, так как маленькие создания будут отняты у них и «съедены» Треугольная площадка для плясок мужчин представляет собой тело Великого Змея Отца. На ней в течение многих ночей мальчикам показывают многочисленные танцы, символизирующие различных тотемных предков, и учат мифам, объясняющим существующий мировой порядок. Их также отправляют в длительное путешествие к соседним и далеким кланам, имитирующее мифологические блуждания фаллических предков [181].

Таким образом, так сказать, «в утробе» Великого Змея Отца их знакомят с интересным новым объективным миром, что компенсирует для них потерю матери; и центральной точкой (axis mundi) воображения вместо женской груди становится мужской фаллос.