Тысячеликий герой

Солнце Преисподней, Повелитель Мертвых, является другой стороной того же лучезарного царя, что дарит день и правит днем; ибо — «Кто посылает вам удел с неба и земли? И кто выводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого? И кто правит делом?» [198] Здесь уместо вспомнить сказку вачага об очень бедном человеке, Кьязимба, которого старуха перенесла к зениту неба, где в полдень отдыхает Солнце [199]; там Великий Вождь одарил его процветанием. Можно также вспомнить лукавого бога Эдшу, описанного в сказке, родившейся у другого берега Африки [200]: его величайшим удовольствием было сеять раздор. Это различное видение одного и того же страшного Провидения. Оно вмещает в себя и от него исходят все противоречия, добро и зло, жизнь и смерть, боль и радость, блага и лишения. Как фигура, стоящая у солнечной двери, — это источник всех пар противоположностей «У Него — ключи тайного к Нему ваше возвращение, потом Он сообщит вам, что вы делали» [201].

Иллюстрация VIII. Плачущий Вселенский Отец, Виракоча (Аргентина)

Таинство внутренне противоречивого отца прекрасно передает образ великого доисторического перуанского бога по имени Виракоча. Его тиарой является солнце; в каждой руке он держит по молнии; а из его глаз в виде слез идут дожди, что освежают жизнь долин мира. Виракоча — Вселенский Бог, творец всех вещей; и тем не менее в легендах о его появлениях на земле он изображается бредущим, как нищий, в лохмотьях и всеми поносимый. При этом вспоминается Проповедь о Марии и Иосифе, которым было отказано в ночлеге некогда в Вифлееме [202], и классическая история о том, как Юпитер и Меркурий просили о ночлеге в доме Филемона и Бавкиды [203]. Также вспоминается никем не узнанный Эдшу Эта тема часто встречается в мифологии; ее суть хорошо выражают слова из Корана «и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха» [204]. «Этот Атман, скрытый во всех существах, не проявляется, но острым и тонким рассудком его видят проницательные» [205]. «Разломи палку, — гласит афоризм в духе гностиков, — и там найдешь Христа».

Следовательно, проявляя таким образом свою вездесущность, Виракоча сходен по своему характеру с высочайшими вселенскими богами. Более того, знаком нам и этот синтез в себе бога — солнца и бога — бури. Мы знаем его из древнеиудейской мифологии о Яхве, в котором объединены черты двух богов (бога бури и солнечного бога); он виден у навахо в ликах отца богов — близнецов; он очевиден в характере Зевса, а также в сочетании молнии и солнечной короны в некоторых формах образа Будды. Суть заключается в том, что милость, льющаяся во вселенную через солнечную дверь, — это и энергия молнии, которая разрушает, сама являясь неразрушимой: разбивающий иллюзии свет — то же самое, что и свет творящий. Или опять же, с точки зрения вторичной полярности природы: пламя, горящее в солнце, присутствует также и в грозе, несущей влагу земле; энергия, стоящая за элементарной парой противоположностей, огнем и водой, одна и та же.

Но самая удивительная и глубоко трогающая черта Виракоча, этого замечательного перуанского образа универсального бога (деталь, которая является его специфической особенностью) — это слезы. Живительные воды — это слезы Бога. В этом смысл монашского отречения от мира: «Все в жизни есть тлен» соотносится с миропорождающим заветом отца: «Да будет жизнь!» В полном понимании жизненных мучений сотворенных его рукой созданий, в полном осознании моря страданий, раздирающих разум огней заблуждающейся и самое себя опустошающей, похотливой и гневливой, им же сотворенной вселенной, этот бог уступает жизни право поддерживать жизнь. Удерживать оплодотворяющие воды означало бы уничтожение мира; дать им волю означает создание мира, который мы знаем. Ибо сущность времени — это течение, разложение существующего на мгновения; а сущность жизни — это время. В своем сострадании, в своей любви к тленным формам творец людей сохраняет это море страданий; но так как он осознает, что делает, то осеменяющие воды жизни, которые он дарует миру, — это слезы из его глаз.

Парадокс сотворения, приход из вечности тленных форм — это отцовская тайна зачатия. Ее никогда нельзя объяснить полностью. Поэтому в каждой системе теологии существует своя пуповинная точка, Ахиллесово сухожилие, которого коснулся перст матери жизни, и возможность совершенного знания здесь ограничена. Проблема героя заключается в том, чтобы постичь себя (а вместе с тем и мир) именно в этой точке; разбить и уничтожить этот ключевой узел своего ограниченного существования.

Проблема героя, собирающегося встретиться с отцом, заключается в том, чтобы, забыв про ужас, открыть свою душу до такой степени, чтобы быть готовым понять, каким образом величие Бытия оправдывает самые отвратительные и безумные трагедии этой огромной безжалостной вселенной. Герой преступает пределы жизни с ее своего рода слепым пятном и на мгновение поднимается до способности смотреть на источник света. Он видит облик отца, понимает его и приходит к примирению с ним.