У алтаря

Большая лампа, спускавшаяся с потолка, ярко освещала прелата и его собеседника. Лицо настоятеля снова обрело свое обычное бесстрастное выражение, только необыкновенная бледность покрывала его щеки. Напротив прелата стоял отец Бенедикт. Он тоже был бледен, но дышал ровно и легко, точно сбросил с плеч тяжесть, угнетавшую его до сих пор. Темные глаза монаха были устремлены на прелата и выражали нетерпеливое ожидание.

— Ваше показание очень обстоятельно, отец Бенедикт, вы сказали даже больше, чем я мог рассчитывать, — проговорил прелат. — Теперь нужно, чтобы ваше сообщение осталось для всех тайной. Вы открыли кому-нибудь, кроме меня, всю правду? Нет? И отцу Клеменсу тоже нет?

— Никому!

— Вы поступили правильно. Честь монастыря должна быть спасена во что бы то ни стало. Вы обязаны хранить полное молчание и на будущее время.

— Обязан хранить молчание? — повторил Бруно с выражением ужаса на лице. — Нет, я этого не сделаю. Я не могу взвалить на себя тяжесть тайны и носить ее всю свою жизнь.

— Вы сделаете то, что необходимо, — холодно возразил прелат. — Мой племянник стал жертвой злодея, — голос настоятеля задрожал при этих словах, и рука судорожно сжала спинку кресла, — мой племянник погиб, и никакое искупление не воскресит его, не вернет родителям. Мы должны уберечь монастырь от позора. Нельзя допустить, чтобы светские власти проникли в священные стены монастыря и потребовали одного из членов нашего братства на суд общества. Теперь, когда вера и так подорвана, такое зрелище совершенно погубило бы престиж католического духовенства. Если я буду уверен в вашем молчании, я сумею уберечь монастырь от позора.

— Ваше высокопреподобие, ваша совесть позволяет вам поступить так, — горячо возразил отец Бенедикт, — но я не могу. Требуйте от меня то, что мне по силам, а вечно страдать я не в состоянии.

— Я требую от вас только того, чего имеет право требовать настоятель монастыря от своего монаха, а именно — беспрекословного повиновения. Справляйтесь со своей совестью как знаете, а мы не можем считаться с нею — у нас есть более серьезные дела. Как ваш настоятель, я требую, чтобы вы молчали, и вы обязаны повиноваться мне, Бенедикт.

— Я не стану скрывать правду, — воскликнул молодой монах, — не выводите меня из терпения, моей клятве тоже есть предел!

Прелат взглянул на монаха мрачным, угрожающим взглядом, но тот спокойно выдержал этот взгляд. На его лбу тоже появилась фамильная морщина, отчего он стал вдруг поразительно похож на самого настоятеля.

Гордый прелат ясно почувствовал, что имеет дело с равным себе по твердости характера и что никакие запреты не заставят его поступить не так, как он считает нужным.

— Вы находите, что погубить монастырь не будет нарушением вашей клятвы? — более спокойным тоном спросил он, подходя ближе к отцу Бенедикту. — Если вы выдадите кому-нибудь эту тайну, вы, без сомнения, погубите весь орден бенедиктинцев. Я давно знаю, что вы ненавидите наш монастырь, хотя всем обязаны ему. Благодаря монастырю вы, бедный мальчик простого происхождения, сделались равным всем нам; монастырь дал вам свет знаний, почетное место и родной угол. И за все это вы собираетесь погубить его? Вы хотите посрамить свою духовную мать — католическую церковь — и отдать ее на посмеяние врагам. Уважайте ее, по крайней мере, если не можете любить; вспомните, что вы обязаны ей своим образованием и всем тем, что представляете собой, всем, что есть в вас хорошего. Вы хотите погубить нас, но это вам не по силам! Говорю вам, сын мой, что более сильные, чем вы, пытались подорвать веру в католичество, пробовали разрушить то, что существует сотни лет; наша церковь переживала многие невзгоды, но возрождалась вновь в еще большем блеске и сиянии. Вы поднимаете руку на свою духовную мать, но этим высказываете лишь черную неблагодарность и ничего более.

Бруно стоял молча, тяжело дыша. Прелат видел, что молодой монах начинает колебаться, и не хотел отступать, пока не доведет дело до конца.

— Мой брат догадывается о том, что произошло, — продолжал он, понижая голос. — От его и своего имени я заявляю, что мы отказываемся мстить за пролитую кровь, а кроме нас двоих никто не имеет права никого призывать к ответу за эту смерть. Если мы — его отец и я, его дядя, хотим предать факт насильственной смерти полному забвению, то это дело должно быть погребено навеки.

— Если граф Ранек тоже требует, чтобы я никому не открывал ужасной тайны, то пусть будет по-вашему.

Прелат быстро подошел к столу и положил руку на распятие.

— Вы сейчас поклянетесь мне...

— Нет, — прервал его отец Бенедикт, отступая на несколько шагов, — больше я не даю никаких клятв. Достаточно с меня и той, которая связала меня по рукам и ногам и отдала в полное ваше распоряжение. Я буду молчать до тех пор, пока хватит сил; позаботьтесь лишь о том, чтобы меня не допрашивали в качестве свидетеля, тогда я не смогу скрыть правды.