У батьки Миная

— Что слыхать? — спросили те у «регулировщика». — Чего бургомистр трепыхается?

— Бургомистр на своем месте, — отвечал Сильницкий. — Ждет. И немцы у себя. И они ждут. Пошевеливайтесь!

— Немцы, говоришь?

— А то как же. И немцы. И полковник немецкий. — Погоди, погоди. Не нужен нам полковник. Веди прямо к бургомистру. С ним легче договориться.

— Это можно, — согласился Сильницкий, шагая впереди строя. — Входите, ждет бургомистр. — И распахнул перед ними дверь.

Ввалились полицаи в холодную управу. И лишь когда их обезоружили, поняли они, что оказались в ловушке. Растерялись вконец, заскулили:

— Простите нас, товарищи. Давайте сообща бить оккупантов.

— Что с нами будет? Не расстреливайте нас.

А Данила Райцев говорит:

— Не будем расстреливать. Мы вас всех на сухих осинах перевешаем, если не выполните нашего приказа.

— Выполним! Приказывайте! Что нам делать?

— Много работы, — отвечает Райцев. — Грузите подводы салом, маслом, мукой, крупами, бульбой. Везите все это к линии фронта. Это будет наш подарок 4-й ударной армии, партизанский подарок красноармейцам.

И потянулся длинный обоз через Суражские ворота к фронту. Партизанские автоматчики конвоировали обоз. Командир дивизии горячо благодарил партизан за подарок. Не с пустыми руками возвращались и партизаны в свой лагерь. Везли они тол, мины. Через Суражские ворота партизаны Райцева получали из Москвы центральные газеты и журналы.

Центральный штаб партизанского движения посылал населению оккупированных районов газету «Савецкая Беларусь», листовки. На складе партизанской «Союзпечати» скопилось как-то много антигитлеровских листовок. Чтобы не «старели» эти огромной силы «бомбы» и «снаряды», нужно было как можно скорее передать их в руки тех, для кого они предназначались. И партизаны набивали листовками бутылки и пускали их по Двине: люди вылавливали бутылки и передавали из рук в руки листовки, призывавшие к борьбе с врагом. Оккупанты понимали силу этого «оружия» и расстреливали бутылки из автоматов и пулеметов. А они плыли и плыли по Двине через леса и села, несли людям слово ленинской партии.

От самого батьки Миная услыхал я про Данилу Райцева такие слова:

— Много у него в сердце тепла и доброты к людям, много гнева и ненависти к фашистам. Это настоящий человек… Богатырь!..

Повела меня песчаная дорога к человеку-богатырю. Уже в колосьях жита завязалось молочное зерно, уже цвели травы, голубые разливы льна текли, сливаясь с голубым небосклоном. И над полем, и над лугами звенели жаворонки. Люди косили и стоговали сено, окучивали картошку, пололи лен. И все это происходило вроде бы так же, как и в мирную пору. Но неясная тревога жила и в колосьях на поле, и в травах на лугу, и у меня в сердце. Не слышно было песен, веселых, задорных голосов.

Смотришь, косец как косец. В руках у него коса, а рядом — винтовка или автомат. Пройдет прокос и прислушается: где-то далеко за лесом бухают пушки. Не пора ли сменить косу на автомат?

Песчаный проселок привел меня на лесную дорожку, на тропку боровую, устланную желтой хвоей. Вошел я в лес и остановился в изумлении: поют в лесу петухи, мычат коровы, лают собаки… Что за притча? Здесь ведь должен быть партизанский отряд Данилы Райцева. Может, заблудился я?

Иду дальше лесом. Смотрю, над костром котел висит, стоит над ним и помешивает в котле черпаком женщина, а рядом на сосновом суку рубашки, платья висят, сушатся на солнышке. А это еще что за строение в лесу — черное, закопченое? Какая-то избушка без окон и без трубы.

Неизвестно откуда появившийся дюжий усач суровым тоном потребовал у меня пропуск. Он и привел меня к командиру, к Даниле Райцеву.

А, вот ты, значит, какой! Залюбовался я Данилой: высокий, стройный, русоволосый, ясноглазый.

— Это что? Смолокурня? — спросил я, указав на ту избушку.

— Кузница, — отвечает Райцев. — Только она и уцелела в деревне.

Входим в кузницу, и я вижу автоматы, винтовки. На стене карта области висит, на столе стоит телефон…

Молодая симпатичная синеокая девушка держит в левой руке трубку, слушает и что-то записывает в блокнот.

— От батьки Миная? — интересуется Райцев.

— Ага, от батьки Миная, — отвечает девушка. — Сводку Совинформбюро передали. Читайте, Данила Федотович, — со вздохом говорит она, протягивая командиру листок.

Прочитал командир и помрачнел. Невеселые дела на фронтах.

— Да, только эта кузня и уцелела, — вздохнув, продолжал рассказ Данила Федотович. — Полсотни сел, деревень, две тысячи дворов сожгли нелюди в нашем районе. Население хлынуло в лес. Пригнали сюда коров, овец, привели лошадей, принесли все, что успели выхватить из огня, из пожара. А самая большая радость — много наших людей спаслось. Теперь у нас первейшая забота — не дать их в обиду. И не дадим!..

В кузницу заходили разведчики, подрывники — пропотевшие, чумазые, запыленные. Но в их глазах светилась радость, которая идет от гордости за сделанную на совесть работу. А работа у них тогда была одна, самая важная — истреблять оккупантов, ковать победу над врагом. И они в той черной кузнице не лемеха да сошники ковали, а свою победу, свободу свою ковали.