У черты

Василий Васильевич удивительно умел проникать сквозь всякие препоны, проходить без пропусков и билетов даже сквозь самый строгий контроль. Очень часто ему помогала фраза: «Я по приглашению!» или «Я из комитета!», которую он бросал на ходу контролерам, не глядя на них, небрежно и свысока, как делают это важные чиновные лица, в самом деле имеющие право на беспрепятственный проход. Василий Васильевич знал, в каком государстве и среди каких людей он живет: его расчет на апломб оправдывался вполне.

Умение Василия Васильевич, всегдашние его удачи не изменили ему и в это раз: через тридцать минут они уже сидели за столиком в просторном людном зале с очень высоким потолком из черного дерева. Официантка с кокошником на голове, ножницами на шнурочке, свисавшими с ее пояса, ловко отстригла этими ножницами от их продуктовых карточек талончики на крупу, мясо, жиры, хлеб, сунула отстриженные талончики и деньги за обед в карман фартука и через десть минут принесла на подносе в тарелках картофельный суп, биточки с гречневой кашей на второе и два стакана с компотом. На маленьком блюдечке, на которых обычно подают к чаю варенье, лежала сдача: несколько желтых потрепанных рублей и медная мелочь.

– Понял, какой тут класс? – сказал Василий Васильевич про сдачу на блюдечке. Кстати, оно было даже с голубой каемкой, – то ли случайно, то ли в этом был скрытый юмор: напомнить начитанным и пишущим посетителям известную фразу известного литературного персонажа. – В обычной столовой разве сдачу принесли бы так? Вообще бы не принесли. А ты еще упирался, не хотел сюда идти!

Все столики в зале были заняты, голоса обедающих, звон ножей и вилок сливались в плотный гудящий шум. Москва жила так же скудно и голодно, как и провинция, литераторы стремились сюда подобно тому, как инвалиды войны в облюбованные ими пивные; здесь на свои продуктовые талончики можно было получить обед более сытный и разнообразный, чем то, что готовилось москвичами дома, здесь происходили дружеские встречи, деловые свидания и разговоры, обмен всяческими новостями, узнавание последних событий в литературном мире, в редакциях журналов и газет. Было и еще одно привлекательное отличие от общедоступных московских столовых, где тоже отпускали обеды только по талонам продуктовых карточек. Здесь, в столовой ЦДЛ, можно было взять в буфете без всяких талонов, за одни лишь деньги, тарелочку с лиловым винегретом и полстакана водки. Такая добавка к обеду по талонам, которую можно было повторять сколько угодно раз, делала пребывание и обед в ЦДЛ совсем заманчивым.

Василий Васильевич со своим жгучим интересом к писателям, их среде, разговорам, здесь уже неоднократно бывал, знал порядки. Пока официантка ходила за обедом, Василий Васильевич шмыгнул к буфетной стойке и принес две тарелочки с винегретными горками и граненые стаканы с водкой.

– Ну, за встречу! – звякнул он своим стаканом о стакан Антона, даже еще не успевшего взять его в руку. Махом опрокинул в рот стограммовую порцию, захрустел дольками соленого огурца, вылавливая их вилкой из месива овощей на тарелочке.

Минут пять Василий Васильевич жадно, с аппетитом занимался едой, быстро прикончил винегрет, быстро вычерпал ложкой из тарелки картофельный суп, а потом, продолжая есть, стал с любопытством поглядывать по сторонам, на тех, кто находился за столиками обеденного зала.

– Посмотри вон на того высокого, что идет по проходу, – движением головы и глаз указал он Антону. – Знаешь, кто это? Катаев. «Белеет парус одинокий». Читал?

– Да кто ж эту книгу не читал…

– Сейчас, говорят, большой роман пишет. Про одесское подполье при румынах. У него в каждом произведении Одесса. Родной город, любит он ее описывать. И, надо сказать, здорово это у него получается, красочно. Гимназистом Бунину стихи свои носил. Бунин ему сказал: поэт вы – каких много, ничего особенного в поэзии вы не достигнете. Попробуйте себя в прозе. Чувствую, проза у вас получится лучше. Катаев послушался – и вот теперь один из самых известных писателей…

Через минуту Василий Васильевич заставил Антона посмотреть в другую сторону:

– Вон, у стены, столик, за ним шесть человек… Да не туда смотришь, правее смотри. Где кудлатый, на цыгана похожий. Кто он – я не знаю, а напротив него – чернявый, глаза косоватые, нос книзу, как птичий клюв, – это Михаил Светлов. «Мы ехали шагом, мы мчались в полях… Гренада, Гренада, Гренада моя…» Знаешь? В тридцатых годах самым первым молодежным поэтом считался. Ждали от него много. Ждали, что в Отечественную он развернется, что-то такое выдаст. Но так ничего и не выдал. Иссяк, видать, запал. От Луговского много ждали, но и он увял. Совсем новые имена выдвинулись, из фронтовиков, что войну на своей шкуре изведали… Может, повторим? – спросил Василий Васильевич про винегрет и водку.

Антон отказался, а Василий Васильевич отправился к буфету и так же быстро, как в первый раз, расправился и с водкой и с порцией винегрета.

– О, да тут вон кто!.. – вдруг замер он с вилкой возле рта, вперив глаза в дальний угол. – Посмотри, посмотри туда!