У черты

И Глеб понял – не стоит. Чего он добился, кроме шрамов на шкуре? Кроме насмешек самоуверенного бандита и смерти любимой?

Он снова шагнул и ощутил безмерную благодарность.

«Глеб, ты обещал ее уничтожить!..» - мысль умерла, не успев сформироваться.

Глеб зашагал на звуки, родившиеся из ниоткуда. Играла странная  музыка, еще вчера, на подходе к игольчатому лесу, пугавшая, а теперь завораживающая. Пел хор. Мужские и женские голоса, чистые как хрусталь, вели ангельской красоты мелодию. Так, наверное, пел Ромео, ожидая Джульетту на небесах.

Глеб уперся в упругую стенку-мембрану и разорвал ее, окунувшись в сладкую атмосферу. Здесь стояли люди, сотни людей, одетых в белое. Рамзеса не смутило, что стены крохотной церквушки разошлись до немыслимых пределов. Что вместо потеков заиндевевшего лишайника на стенах проявились иконописные лики.

Рамзесу стало хорошо, как никогда раньше. Чувство единения – люди держали друг друга за руки, образуя непрерывную, извивающуюся цепь, и пели; чувство причастности к чему-то великому потрясло сталкера.

«Око Истины! Вот оно, Око, а вовсе не та гнусная обманка!»

Неразборчивые слова песни сложились в жизнеутверждающий гимн.

 «Рамзес! Рамзес! Рамзес!» - било подсознание едва слышным колоколом.

Набат раздражал, и Глеб не мог сделать последний шаг, найти крайнего в цепи и взять его за руку.

«Ты боишься?» - Рамзес совсем не удивился, что Зона говорит с ним.

Инстинкт волка-одиночки, не приемлющего жалости, придал сил.

«Это обман! Я хочу остаться человеком…» - а не раствориться в… этом.

«Они все люди, и они счастливы вместе».

«Я всегда бежал из толпы. Меня везде считали выскочкой и ненормальным. Я не умею быть другим!»

«Ты устал, Глебушка, - напомнила Зона, ласково, как когда-то мама. – Устал быть оборотнем».

Глеб застонал, он не мог ни отдаться порыву, ни разобраться в себе. Хор, не сбившись ни на мгновенье, сменил жизнеутверждающий гимн на негромкое песнопение.

Глеба осторожно коснулись.

- Мишка?!

Смущенно улыбающийся и живой, перед Глебом стоял Ворон. Одной рукой он держался за человека с глупым от счастья лицом. Другая оставалась свободной, и Глебу до обмирания в груди захотелось вложить ладонь в ладонь друга.

- Глеб, ты можешь вернуться, - сказал Мишка, отводя руку. – Выйти так же, как пришел.

- Я не знаю… А ты?

- Мне некуда возвращаться, - не похоже, чтобы Мишка огорчался. – Ты же помнишь?

Глеб, конечно, помнил канувшего в дебрях запретного леса мертвяка. Ворона с развороченной пулями грудью.

- Я не могу уйти, - признался Глеб. – И не могу остаться.

- Чего же ты хочешь? – Мишка говорил серьезно, без тени раздражения.

- Быть человеком… - Глеб сам поразился, как глупо и не к месту прозвучали его слова.

- Глеб, ты все неправильно понимаешь, - качнул головой Ворон. – «Быть человеком» ты можешь только сам. Твоя душа – это твоя Зона, личная. Провешь ее, обозначь аномалии, собери чудные артефакты. А здесь… тебе могут лишь помочь. Ты напрасно думаешь о Зоне, как о кошмаре, вроде раковой метастазы. Это не так, Зона, она… просто иная. Но не жестокая, я теперь знаю. Когда-то один человек попросил помощи, и Зона поняла, как сумела. Какой помощи ты ждешь?

Глеб окончательно смешался.

- А ты? Мишка, чего просил ты?

- Просил?.. - Ворон грустно улыбнулся. – Сущие глупости. Сюда ведь приходят, если некуда идти. Как в хоспис. Чего просят в хосписе?

Рамзес помолчал.

- Мне тоже некуда, я всегда возвращаюсь.

- Тогда… - Ворон протянул руку.

- Миш, а если… девушка умерла, она может оказаться здесь?

- Может, но смерть меняет людей.

Ворон и впрямь изменился. Разменял язвительность и цинизм философа-самоучки на осознание недоступных Глебу истин. Счастье не дается даром, а впрочем…

- Плевать! Мне нужно быть с ней, Ворон.

Сталкер без колебаний сжал протянутую руку и поразился. Когда-то твердая как доска Мишкина ладонь обратилась восковым подобием, тающим и безвольным.

Хор грянул. Рамзес почувствовал, как его сумбурный разум заливает умиротворяющим потоком.

«Рамзес!..» - подсознание стихло.

Глеб услышал, что поет. Не в такт и не в лад повторяет молитву, единственную, заученную когда-то со слов опытного наемника. Запомни, посоветовал старый пес войны, и уже через сутки Глеб шептал, захлебываясь, «Отче наш» и чертил крест против сердца, прежде чем подняться на пулеметный огонь.

Глебов хриплый рев почему-то не приводил к разладу, хор звучал мощно, потрясал до глубины души. Может быть, из-за молитвы, может быть по другой причине, но Глеб смотрел на ближнюю икону и заливался слезами. Матерь божья с младенцем…

…четыре года назад, в секунду, когда Глебу предстояло выпрыгнуть из-под брони в пулеметный шквал, его сразила простая мысль, которая рано или поздно приходит к мужикам, лишенным несгибаемого как луч целеуказателя материнского инстинкта. Смерти не бывает! Твоя жизнь продолжается в этих страшных, пищащих как котята младенцах. «Где мой сын? - подумал Глеб, переваливаясь через борт. – Зачем я здесь, а не с Никой?»…

«Где мой сын? Что я здесь делаю?!»

Женщина на иконе прижимала к груди его сына. Глеб встретил ее взгляд.