У черты

Не возмущаться и негодовать всеми фибрами души Добряков не мог. Открыто об этом сказать, объяснить истинную причину своего не стихавшего внутри раздражения он тоже не мог – и потому у него были виноваты супы, картошка и каши, пачечный табак, что резали по четвертушке на бойца, – и вообще все подряд.

Равный ему по росту и возрасту – тридцать пять-тридцать шесть – Костя Апасов, совхозный животновод из Казахстана, был схож с Добряковым только этими параметрами: ростом и прожитыми на свете годами, во всем же остальном – и характером, и привычками, и в своих мнениях и оценках – был полностью противоположен Добрякову. Оптимист, всем доволен, все хорошо. Тот же суп, что, по мнению Добрякова, невозможно есть, для Кости просто великолепен, и вторую порцию он слопал бы с аппетитом. Не устраивают, не по размеру выданные гимнастерка, брюки – ничего страшного, сейчас вмиг уладим: тут малость подвернем и подошьем, тут чуток выпустим. Велики ботинки – а мы в носок бумаги натолкаем, хуже, если жмут, натирают ногу… Спать Косте было удобно везде, где бы и как бы ни приходилось, ничье присутствие, ничьи разговоры никогда ему не мешали, никогда его не нервировали. Ни с кем ни разу не завел он никакого спора, тем более ссоры; если возникало недовольство, раздражение, могущие разгореться во вражду, – шуткой, уступкой он тут же сводил дело к миру, и через пару минут там, где только что возгоралась недобрая горячность, слышался дружеский смех. Вот ему бы носить фамилию Добряков, думал иногда Антон, она бы вполне соответствовала качествам ее владельца.

Тимофей Телков, колхозник с Тамбовщины, был моложе Добрякова и Апасова лет на пять, – на шесть, но выглядел гораздо старше их: худой, сутулый, на темени светлая проплешина, кожа лица бледная, сухая, дряблая, в мелких морщинах по углам рта, под глазами. Поведением он был их тех, кто никогда ни на что не вызывается сам, не проявляет собственной активности, но и не уклоняется, если что-то приказано, поручено сделать. Покорно, без возражений делает. Ни хорошо, ни плохо: и поругать не за что, и не похвалишь. Долгое время Антон не мог понять глубинных свойств его характера, натуры: почему он такой, каковы его главные жизненные принципы? Ведь у каждого человека есть какое-то основное правило, которым он руководствуется на своем жизненном пути, во всех жизненных делах. Такое неведение Антона длилось, пока однажды он не услышал, как Телков рассказывал одному из сотоварищей по взводу, как в его колхозе задумали разводить уток, а его приставили к ним сторожем. На реке возле деревни был небольшой заливчик, его отгородили сеткой от русла, привезли купленных на какой-то ферме месячных утят, пустили в залив. Корм привозили дважды в день с центральной усадьбы, а для Телкова соорудили на берегу шалашик, дали ему берданку с патронами. Одни патроны – с крупной кристаллической солью – на воров, если бы вздумали красть утят, другие с дробью – на лис и прочих хищников. Воров на утят среди местного люда не нашлось, да и чего воровать-то – нечего, утенок, если его ощипать, чуть больше воробья. Худ, тощ, одни косточки. А хорьки из соседнего лесочка за утят принялись активно. И так ловко – не укараулишь, хотя ни одной ночи Телков не спал. Так и ходил вокруг заливчика с заряженной берданкой. Но заливчик широкий, на одну сторону перейдешь – а на другой уже переполох, утята крыльями бьют и голосят что есть мочи. Телков – туда, а пятерых уж нет, только перья на берегу… Посчитали утят через месяц – половины как не бывало. Председатель колхоза – человек крутой, на Телкова орать: ротозей, дрыхал, небось, по ночам, вместо того чтоб службу нести, вот и продрыхал! Возмещай теперь убыток! Ах – нечем?! Тогда за бесплатно будешь до самого снега навоз и солому месить и саманные кирпичи для кошары делать. А то в суд тебя потяну!

– И что ж ты – месил? – спросил сотоварищ.

– Месил. А куда ж денешься?

В другой раз Телков снова рассказывал что-то про свои житейские неудачи, и опять повторил эту фразу: куда ж денешься…

И Антон подумал, что слова эти и есть ключ к тихой покорности Телкова. Его послушная солдатская служба для него то же самое, из той же навязанной ему, вынужденной неволи: не мила, но надо исполнять, никуда не денешься.

Остальные бойцы в отделении были молодежью. Шатохин. Невысокий, крепкий, короткие ноги, гнутые, как у кавалериста, колесом. Чуть больше двадцати. Уголовник, из тюрьмы. Во взводе с дней укомплектования дивизии после сталинградских боев. Тогда в связи с большой людской убылью из армейских частей их стали пополнять наряду с подросшими пацанами и народом старших возрастов еще и незлостными уголовниками, схватившими недолгие сроки заключения. А то получалась не слишком приятная картина: хорошие, нормальные люди погибали на фронтах, а дрянь, преступники отсиживались за решетками и сохраняли свои жизни. Их стали посылать на фронт, включать в обычные пехотные подразделения с условием: проявишь себя хорошо в боевой обстановке – судимость полностью снимается, можешь потом о ней даже не писать в своих личных анкетах.