У черты заката. Ступи за ограду

«Мотор глухо выл на напряженной басовой ноте, в опущенные окна хлестал теплый ночной ветер, крупные бабочки ослепительно вспыхивали в конусах света и мгновенно гасли, втянутые в радиатор мощным потоком воздуха. Жерар сидел в свободной позе, откинувшись на спинку сиденья, свесив локоть за борт и барабаня пальцами по раме окна.

— …Это приглашение, возможно, несколько вас удивило, — говорил он, не глядя на сидящего рядом Хиля. — Воображаю, как вы ругаете мою жену… Но дело в том, что она вас не приглашала — это сделал я, потому что мне нужно с вами поговорить… на достаточно щекотливую тему.

— Я слушаю, — пытаясь закурить на ветру, пробормотал сразу насторожившийся Хиль.

— Скажите, Ларральде… — помолчав, спросил Жерар. — Какое, собственно, чувство испытываете вы к моей жене? Действительно ли это любовь? Или просто влечение? Только погодите — не возмущайтесь и дослушайте до конца. Потом вы поймете, что я вправе задавать такие вопросы…

Эрменехильдо несколько раз подряд глубоко затянулся сигареткой, красными вспышками озарившей его напряженное лицо.

— Так вот, — продолжал Жерар, — если это просто влечение, то говорить тут не о чем… Если же это любовь — а мне кажется, в какой-то степени так оно и есть, — то выслушайте то, что я вам скажу, и хорошо обдумайте. Времени у вас будет достаточно. Понимаете, доктор, мое дело дрянь в полном смысле слова, я только скрываю это от жены… Простите, — быстро сказал он, заметив движение Ларральде, — я не хочу сейчас пускаться с вами в разговор о моей болезни, достаточно с меня бесед и консилиумов. Важно то, что больше года я, очевидно, не протяну… Я это чувствую сам, у меня нарушены какие-то функции организма, и я сам вижу, что разваливаюсь, как проржавевшая машина…

— Что за нелепость, — вставил Хиль, — «нарушены функции». «разваливаюсь»… Какие именно функции у вас нарушены? Любое нарушение органических функций…

— Минутку, Ларральде! Самое страшное в моей болезни это то, что у меня нет желания с ней бороться. Понимаете, никакого. И я знаю, что она меня доконает. К тому же — я говорю совершенно откровенно, видите, — у меня есть основания не цепляться за жизнь. Так вот, Ларральде. Когда я сыграю в ящик, Элен останется абсолютно одна. Материально ей ничто не грозит, она полностью обеспечена, но у нее нет друзей, которые бы оказались рядом с ней в трудную минуту. Вы меня понимаете? Мне хотелось бы, чтобы в случае моей смерти Элен могла найти в вас поддержку… А дальнейшее будет зависеть только от вас, самое сильное горе излечивается временем, и я не вижу, что сможет помешать ей — через какой-то срок — выйти замуж за своего хорошего друга. Я не собираюсь брать с вас торжественных клятв в стиле старых романов, я только хотел бы, чтобы вы, Ларральде, подумали над положением женщины, которую любите…

Беба лежала у себя в комнате с заплаканными глазами. Она слышала, как подъехал автомобиль, как в холле спросонья заворчал Макбет и сразу затих, узнав хозяина. Жерар осторожно подошел к ее двери, повернул ручку и постоял несколько секунд, очевидно удивленный тем, что дверь оказалась заперта. Потом сдержанно вздохнул и удалился. Беба закусила угол подушки, удерживая рыдания.

С полчаса она боролась с собой, потом, не выдержав, вскочила, наспех привела в порядок лицо, накинула халатик поверх прозрачной ночной рубашки. «Я не могу иначе, — убеждала она себя, — стоит мне начать проявлять обиды — и от нашей жизни вообще ничего не останется…»

Уже подойдя к двери, она вспомнила о своем подарке, вернулась к туалету и достала из ящика маленькую коробочку. Сапфир — камень верности и постоянства в любви. А если его дверь тоже заперта? Санта Мария, в каком глупом положении она тогда окажется…

Дверь была не заперта. Беба поскреблась, предупреждая о себе, и прошмыгнула в комнату. Жерар читал лежа.

— Шери? — удивился он, откладывая книгу. — Я к тебе заходил, было заперто…

— Я заперлась, потому что было страшно — в доме никого, а мне показалось, что кто-то ходит. А потом заснула. Ты давно приехал?

— С полчаса. Головка уже не болит?

— Нет. Дай сюда руку и закрой глаза. Нет, другую…

— Ну, так… — Жерар улыбнулся с закрытыми глазами. — Обручальное?

— Нет, что ты. Смотри!

Жерар поднес к лампе руку — на пальце матово блеснул перстень с плоским квадратным камнем синего цвета.

— Новогодний подарок? Глупышка моя, спасибо… Но я никогда не носил таких штук. Это платина? Ты сошла с ума…

— А, перестань. Нравится? А знаешь, голова у меня вовсе не болела. Это я нарочно, чтобы поскорее ушел Ларральде… Можно к тебе?

Не дожидаясь ответа, она погасила лампу на ночном столике и, выпутавшись в темноте из халата, скользнула под простыню.

— Ты, однако, порядочная притворщица, — сказал Жерар, отодвигаясь, чтобы дать ей место. — И лгунишка. Не стыдно, нет?

— А вот и ни капельки…

Фонарь снаружи, на выступе крыльца, бросал в комнату перекошенную тень оконного переплета. В гостиной неторопливо пробили часы.

— Одним словом, год начался… Интересно, принесет ли он нам исполнение желаний, — задумчиво сказал Жерар.

— У тебя какие? — шепнула Беба, прижимаясь к мужу.