У черты заката. Ступи за ограду

«Беба, моя дорогая девочка, меня уже не будет в живых, когда ты получишь это письмо. Я не могу поступить иначе — не хочу рассказывать тебе всего, это слишком гнусно, но дело сводится к тому, что шайка Брэдли поймала меня в такую ловушку, из которой мне уже не выбраться.

Прости за горе, которое я тебе причиняю. Я знаю, оно будет для тебя огромным. Сумей его преодолеть — это моя последняя предсмертная просьба к тебе, моя девочка, — и ты сама поймешь, рано или поздно, что иначе быть не могло и что это только к лучшему для тебя.

Тебе, родная, я ведь все равно не мог дать того, что ты заслуживаешь: ни настоящей любви, ни настоящего счастья. Я знаю, что ты всегда хотела иметь ребенка, но разве такие, как я, имеют право на отцовство? Подумай, какие качества мог бы унаследовать от меня наш ребенок?

Я рад, что могу оставить тебе средства для спокойной и обеспеченной жизни. Помни, что ты не одинока, что около тебя есть друзья, всегда готовые поддержать тебя участием и добрым советом. Дон Луис — это человек, которому ты можешь во всем довериться так же, как доверялась мне. Эрменехильдо Ларральде может стать твоим другом на всю жизнь — подумай об этом, шери, прошу тебя. Кроме того, у тебя есть молодость, которая, как и время, залечивает все раны.

Прощай, paloma mia, и будь счастлива — перед тобой ведь вся долгая-долгая жизнь. Целую тебя в последний раз, моя маленькая верная подружка.

Твой Херардо».

Жерар нерешительно потянулся за ручкой и тотчас же, вздохнув, положил ее на место. Что он может написать Бебе о Беатрис? И должен ли он это делать — именно сейчас, именно в этом письме? «Моя маленькая шери, я и в этом непростительно виноват перед тобой…»

Взяв письмо, он вложил его в конверт, заклеил и нажал кнопку звонка. Бесшумно появившийся перед столом мальчик протянул ему узкий лист:

— Вы просили счет, сэр.

— Спасибо… Сейчас сдайте эти два письма заказным авиаэкспрессом и принесите мне квитанции. Я буду ждать.

— Слушаюсь, сэр.

Мрак за окном искрился и мерцал миллионами огней ночного Нью-Йорка. Внизу они сливались в сплошное море света, из которого тут и там застывшими огненными каскадами возносились вверх отдельные небоскребы. Вдали, освещенная снизу прожекторами, телевизионная мачта на остроконечной крыше Импайра сияла своей паутинной структурой, похожая на хрупкое елочное украшение.

Жерар неподвижно стоял перед окном, пока не вернулся бой, принесший почтовые квитанции. Поблагодарив, он сунул их в карман и вынул бумажник.

— Уплатите по этому счету, — сказал он, протягивая мальчику пачку кредиток — все, что нашлось в бумажнике. — Сдачу возьмете себе.

Мальчик вытаращил глаза, не решаясь взять деньги.

— Но, сэр… Это ведь слишком много!

— Берите, берите…

Когда бой исчез за дверью, Жерар взглянул на квитанции и бросил их в камин. Оставалось исполнить еще одну формальность. Подойдя к столу, он взял чистый лист и написал крупными буквами:

«Я, Жерар Поль-Анри Бюиссонье, кончаю с собой по своей доброй воле, находясь в здравом уме и твердой памяти, В смерти моей прошу винить наше столетие».

Жерар поставил дату, подписался, положил лист на видное место посреди стола и вернулся к камину. Опустившись в кресло, он достал из кармана платочек с голубыми инициалами и налил себе вина.

— Итак, Трисс… — негромко сказал он вслух. — Ваше здоровье!