У черты заката. Ступи за ограду

За окном — наверху, на шлюпочной палубе, где обычно загорали и музицировали на банджо и губных гармониках молодые колонизаторы, — послышалось шумное ликование, ритмичный топот босых ног, выкрики. «Тьерра, тьерра!» — заорал кто-то, и Беатрис улыбнулась: таким смешным показалось ей чужое мягкое произношение испанского слова, лишь секундой спустя она восприняла его значение. Встав, она босиком подошла к окну и высунулась наружу, обжигая руки о накаленную солнцем медь. Горизонт был ослепителен и пуст, как вчера, как и в течение всей последней недели после Дакара; как и все последние дни, с ровным и монотонным рокотом шли к борту широкие пологие волны, блещущие мириадами искр и тяжелые, словно жидкое сине-зеленое стекло. Впереди, насколько она могла увидеть, ничего не было, но на палубе продолжали плясать и выкрикивать: «Земля, земля!»

«Верно, — сообразила она вдруг, — берег должен открываться с другой стороны, мы ведь приближаемся к земле слева…» Она убрала голову — каюта сразу показалась ей полутемной — и позвонила на мостик.

— Мсье Жюно? — спросила она, узнав голос штурманского помощника. — Пожалуйста, извините, я хотела спросить — что там видно? Это уже Бразилия?

— Нет, мадемуазель, до бразильского берега больше двухсот миль, — отозвался тот. — Это Фернандо-де-Норонья, но пока ничего интересного еще не видно. Приходите сюда минут через сорок, я вам дам бинокль…

Беатрис поблагодарила, снова легла и нарисовала на переборке еще один вопросительный знак, побольше.

Она смотрела на белый эмалевый потолок, по которому дрожащей рябью струилось отраженное от воды солнце, слушала ровный, всепроникающий гул судовых машин и с некоторым даже сожалением думала о том, что еще какая-нибудь неделя — и кончится эта приятная жизнь, пусть не особенно интересная, но по крайней мере совершенно свободная от необходимости загадывать вперед до какого-то определенного срока. Конечно, будет приятно вернуться на родину, увидеть отца… Но и плыть вот так — в приличной обстановке, среди приятных людей, в сопровождении хорошей погоды, — она не отказалась бы совершить в таких условиях кругосветное путешествие. Самое приятное это то, что ни о чем не нужно заботиться — ни на завтра, ни на послезавтра… Да, дней через восемь мы дома. Хорошо? Конечно, хорошо. Что ни говори, а так жить, как она прожила последние полгода в Брюсселе, тоже нельзя…

Беатрис посмотрела на часы, встала и сунула ноги в сандалии. В закругленном прямоугольнике окна пылал и плавился утренний океан. Еще какая-нибудь неделя — и ничего этого не будет, будут лишь улицы, асфальт, бензиновый чад. В декабре начнется жара. Уехать в Мар-дель-Плата, что ли? Беатрис вздохнула и вышла из каюты, надев солнцезащитные очки.

Остров медленно проплывал мимо корабля, отвесно поднимая из волн свой зеленый и скалистый массив. Задернутый голубоватой солнечной дымкой, он был огромен и в то же время невесом, как может быть огромным и невесомым только остров посреди океана, подобно миражу возникший вдруг в ослепительном и пустом кольце горизонта.

Пассажиры и часть команды толпились на галерее правого борта, ловя долгожданное зрелище в бинокли и фотоаппараты; фрау Хельга, возбужденно тараторя, накручивала завод кинокамеры. Беатрис остановилась в сторонке. Сердце ее дрогнуло: ей вдруг захотелось, чтобы все поздравляли ее и говорили, что еще никогда никто из них не видел ничего красивее, чем Фернандо-де-Норонья — эти выдвинутые в океан ворота Южной Америки…

Да, здесь начало Америки, ее земли. Кто знает — не мимо этих ли скал прошли четыреста лет назад галеоны первого Альварадо? Смотрите, как красивы эти утесы, как жарко пылает солнце, как свеж пассат и как сини волны, омывающие мою Америку! Она начинается отсюда; еще несколько дней люди на корабле не увидят вокруг ничего, кроме воды, но Америка будет рядом, она все время будет их сопровождать, скрытая за горизонтом по правому борту; она будет долетать к ним на крыльях радиоволн, врываясь в приемники перекличкой каботажных судов и диспетчерскими командами аэродромов, звоном гитар и синкопированным шуршанием марак, рекламными песенками и бесконечными цифрами биржевых бюллетеней: арробы и квинталы, крузейрос и песос, кофе и каучук, какао и сахарный тростник…

Они могли бы увидеть ее берега, пролегай их курс на сотню миль западнее; могли бы увидеть кокосовые пальмы и треугольные паруса рыбачьих жангад, летящих через белые полосы прибоя, могли бы увидеть дюны и мангровые заросли. Но кто сможет окинуть взглядом всю Америку, которая здесь только начинается, на тысячи и тысячи километров простирая к югу и западу свои необозримые земли, недостижимые даже для кондоров вершины своих вулканов, бассейны своих неисчерпаемых рек… Да они и не поняли бы ее, этой магии пространства; они, европейцы, выросшие в странах, где от границы до границы можно доехать на трамвае…