У черты заката. Ступи за ограду

Захваченный неожиданно пришедшей мыслью, Жерар долго бродил по улицам. На Ретиро он пил пиво в шумном и чадном матросском кабаке, где, не дожидаясь вечера, уже подстерегали клиентов девчонки в боевой раскраске и между столиками шлялись небритые личности, вполголоса предлагая порнографические открытки. Когда мимо окон проходил патруль морской префектуры, проститутки исчезали с неестественной быстротой, словно растворяясь в воздухе, а вместо открыток появлялись бритвенные лезвия и шнурки для ботинок. Полгода назад в одном из подобных мест Жерар целый день пропьянствовал в компании каких-то сутенеров и своих земляков, матросов с «Лавуазье»; кончилось это веселье мрачно: сутенеры свистнули у него часы и бумажник, подбили глаз и, если бы не матросы, ловко отбивавшиеся бутылками, наверняка оставили бы его под столом с навахой в боку. Сейчас он сидел трезвый и сосредоточенный, дымил трубкой и потягивал пиво, в сотый раз взвешивая все «за» и «против» своей новой затеи.

— Скучаем, rubio?[33] — хрипловатым контральто спросила, подбоченясь перед его столиком, хищного вида брюнетка с грубо намалеванным ртом. — Могу развлечь, я пока не занята!

— Сомневаюсь, что тебе это удастся, — не выпуская из зубов трубки, ответил Жерар. — Сама усохнешь от скуки…

— Ты думаешь? — Брюнетка прищурила глаз. — С настоящим мужчиной я не соскучусь, будь покоен!

— Еще бы, — кивнул Жерар, окутываясь дымом. — С настоящим мужчиной никто не соскучится, что за вопрос. Но я-то уже не настоящий.

Брюнетка поглядела на него оценивающе:

— Что-то рановато, рубио.

— Зато есть что вспомнить, — подмигнул Жерар.

— Andá! — решительно сказала брюнетка. — Об этаких вещах не говорят таким тоном. Скажи лучше, что у тебя нету пятидесяти манго[34].

Жерар достал бумажник и выбросил на стол зеленую кредитку:

— Забирай свои пятьдесят манго и отчаливай. Будем считать, что твоя сегодняшняя программа выполнена.

Брюнетка молниеносным движением спрятала кредитку за чулок и только после этого изумилась:

— Ты это серьезно? А она настоящая?

— Не знаю, красотка, я ее не делал, — пожал плечами Жерар. — Есть еще вопросы? В таком случае, адиос.

— Адиос, рубио, миллион спасибо! — Брюнетка обольстительно улыбнулась и отошла, одергивая на бедрах чересчур узкую юбку.

— Иди с-сюда, Лола, поболтаем, — заплетающимся языком позвал ее из-за соседнего столика пьяный стивидор.

— Иди сам в … — непринужденно бросила она, проходя мимо.

Трубка Жерара погасла. Он сидел опустив голову, машинальными и точными движениями вычерчивая аттический меандр по окружности картонной подставки со штампом «Лучшее пиво называется Кильмес». Галдеж и кухонный чад от вертела нисколько не мешали ему думать, в этой обстановке он даже чувствовал себя лучше, чем в гнетущей тишине Аллановой квартиры. Чем больше он обдумывал свой план — уехать на пару месяцев попутешествовать, предоставив Элен полную свободу действий, — тем более разумным он ему казался. С Ларральде, надо полагать, она будет встречаться; если парень не слишком уж растяпа — за два месяца он либо добьется своего, либо получит окончательную отставку. В то, что Элен способна стать любовницей другого, продолжая прежние отношения с ним, Жераром, он не верил. Ну, а если… Что ж, в таком случае он смог бы порвать с ней без всяких угрызений совести.

«Короче говоря, — сказал себе Жерар, продолжая чертить орнамент, — ты хочешь от нее избавиться и ищешь наиболее удобный предлог».

Что ж, верно. Именно так и обстоит дело. Но избавиться от нее он хочет ради нее самой, и правильнее было бы назвать это избавлением Элен от него, Жерара. Ошибка — большая, непоправимая ошибка — была допущена им в самом начале, в тот вечер, когда она приехала к нему, получив написанное в истерическом состоянии письмо. Ведь он уже тогда чувствовал, что ответить на любовь по-настоящему никогда не сумеет…

Он повертел украшенный меандром кружок. Да, нужно уехать на некоторое время. Пусть они узнают друг друга получше, присмотрятся, привыкнут… Знакомы ведь они, очевидно, совсем недавно, иначе были бы на «ты». А там видно будет.

На Британской башне пробило семь, когда Жерар вышел из кабака. В увеселительном парке Ретиро уже гремела ярмарочная музыка, где-то за вокзалом перекликались паровозные гудки, на территории порта лязгали и погромыхивали буфера маневрирующего состава. В очищенном южным ветром небе, пламенея в лучах догорающего солнца, бежали на север последние обрывки туч. Над зеленой лужайкой, полого поднимающейся к разбитому на площади Сан-Мартин скверу, врезанная в огромное оранжево-бирюзовое полотно заката, высилась уступами тридцатиэтажная бетонная призма Эдифисио Каванаг — высилась надменно и непоколебимо, как форпост другого Буэнос-Айреса, города зеркальных витрин и вылощенных авеню, господствующего над грязью, нищетой и пороком, над чадными кабаками портовой зоны и беспросветным рабством заводских предместий.