У Червленого яра

— Глупости это, чтобы не случилось, ты за свой род должна стоять. А эти Игоревичи, конечно, за любой слух ухватятся, им лишь бы Глебушку скинуть. Отрекись от своих слов, — пошла на Марфу Неонила, — негоже это, негоже. Что тебя ждет, без покрова братьев? Запрут в монастырь, а то и вовсе уморят, как не нужна станешь. А Глебушка тебя простит за клевету, замуж отдаст, детишек нарожаешь. Знаешь, каково это, люлечку с дитяткой качать? Благостно. Игоревичи нам вороги. Покайся.

— Это вам тут каяться следует, что вы окаянного князем своим нарекаете! — раздувая ноздри, выкрикнула Марфа.

— Ах, ты ж Иудина дочка, — кинулась на племянницу тетка. — Придушу тебя у святого престола, всем только лучше будет, Бог простит, не велик грех. И всё кончится, скажут, Игоревичи видачку сгубили.

Тетка, подпрыгнув малым ростом, повалила Марфу на холодный каменный пол, сжимая горло. Марфа яростно начала отбиваться, пытаясь кричать.

— Шуми, шуми, — ядовито пробормотала Неонила, — сама же гридей отослала.

Ежели Марфа была бы прежней, она бы сейчас погибла, здесь, прямо в Божьем храме, у готовой для нее гробницы, но под сердцем уже зарождалась жизнь, где-то через двор в гриднице сидел любый Миронег, а еще тонкие руки окрепли от обычной деревенской работы. Марфа, собрав остатки сил, двинула тетку кулаком в лоб. Неонила замерла, ослабила хватку, княжна оттолкнула ее от себя и нанесла второй удар, от которого тетка упала навзничь, затихая.

Опрокидывая светец, растрепанная Марфа выбежала на заснеженный двор.

Глава XXXI. Архангел Михаил

Лед был еще крепким, глухой звук от сотен копыт разлетался к обеим берегам Прони, да и мороз дожимал последнее, хватая за щеки, и только птицы оголтело чирикали — весна на пороге, уже скоро, неужто дождались! Небо прикрывалось длинными серыми лоскутами облаков, навевая дремоту, а спать было нельзя — Рязань близко.

Ингварь вел большую дружину воевать за рязанский стол, стол деда, на котором так и не довелось посидеть отцу, и в борьбе за который так рано погиб старший брат. Сейчас все должно решиться. И вороножская, и вся пронская дружины встали за Ингваря. Пронское вече выкрикнуло Ингваря своим князем — маленькая, а все ж победа. Теперь зевать нельзя, только вперед, поворотил — проиграл.

Марфу Ингварь с собой не взял, слишком опасно. Ежели Глеб одержит верх, придется спасаться бегством, с бабой то будет сделать сложнее. Потерять такую ценную свидетельницу преступления Ингварь не мог себе позволить. Сейчас главное — войти в Рязань, сесть в детинце, а там уж он пошлет за двоюродной сестрой, выведет ее к вече. Пусть послушают рязанцы, кто у них в князьях полгода ходил, да ужаснутся, разбегаясь по церквям, отмаливать грехи.

Полоумную старуху Неонилу Ингварь отослал, а больше пакостить в Пронске некому. Да и Юрий был оставлен при граде, присматривать за бедовой молоденькой теткой. Сын справится, пора уж и самостоятельным быть, учиться повелевать, сговариваться, хитрить, проскальзывать, где надо, а потом уж осваивать науку упираться насмерть, коли придет черед. И «насмерть» для старшего любимца пока не наступило, не готов Ингварь рисковать старшим наследником. Это их с Глебом битва, кто кого, остальное потом.

А вот детину верстовую, то ли бортника, то ли дружинника — а уж несущему себя, ну чистый князь, не меньше — Ингварь прихватил с собой, звериным нюхом чуя, что «родственничек» этот лапотный может спутать расставленные хитроумно сети. Пусть на виду побудет и помнит, в чьих руках судьба его жены. А еще не только этот горе-муж, но даже ближние воеводы не ведали, что Марфы нет при дружине. В окружении вороножских челядинок из хоромов Пронска вывели да посадили в сани завернутую в убрус княжны фигуру в лисьей душегрее. И невдомек сторонним зевакам было, что согнувшаяся в молитвенной позе, всю дорогу не поднимавшая головы набожная княжна — отрок, однолеток Юрия. Забавно было видеть, как бортник на привалах беспрестанно кидал на этого ряженного печальные взгляды. В этом проявлялось не только благоразумие Ингваря, но и мстительное злорадство за летний отказ лесного отшельника вступить в княжью дружину и за излишнюю гордыню, не положенную лапотникам-смердам.

«Правда на моей стороне, с сим победу добуду, в остальном покаюсь, отмолю. Я шкурой крепко рискую и другие пусть терпят», — стучало у князя в висках.

— Ока, Ока!!! — зашумели из дозорного отряда.

Князь едва заметно передернул плечами и пошевелил затекшими от напряжения пальцами.

— Ока, — хоть и так уж все слышали, доверительно сообщил Ингварю воевода Жирослав.

— Вот и славно, — с видимой беззаботностью проговорил князь.

— Солнце к закату поворотило, ночлег искать будем, светлейший, али к Рязани в ночи подступимся? Она уж вон, рукой подать.

— Я не вор, чтоб в ночи красться, — раздраженно бросил Ингварь, — свое иду забирать. Поутру выступим, ночлег ищите.

Кони ступили на широкую Оку, от ощущения раздвинувшихся берегов невольно переходя в галоп.