У чужих берегов

– Из породы коновалов? Да сядьте вы, ради бога, и бросьте эту ненужную официальность!

– Спасибо... Нет, врач он знающий, но легкомысленный, как мальчишка. Давно утратил авторитет.

– Пьет, что ли, распутничает?

– Нет, просто не сумел себя поставить. Вот вам типичный случай. Не успели мы выйти из Владивостока, как заключил дурацкое пари со вторым механиком Литваком: за один присест сожрать две килограммовые банки консервированного винограда...

– И одолел?

– Нет, конечно!

Я перевел разговор на другую тему. Похвалил капитана Корганова.

– Говорят, знающий моряк и человек отзывчивый?

Вопрос был примитивно провокационный, но Сергеев тотчас скривил худое, изможденное лицо.

– За это самое добродушие его уже с трех кораблей выгоняли. Подождите до вечера: сегодня суббота, и вечером весь пароход будет пьян в лоск... Добродушный!.. Команда распущена, комсостав бесконтролен – случай с Расторгуевым живой пример. Пассажиры пьют без просыпу... Я бы навел порядок, да вот... Смерть позывные показывает. Публичный дом, а не морское судно! «Папаша» он, а не капитан!

Сергеев разгорячился, вскочил и вдруг захлебнулся в припадке неистового сухого кашля. Бросившись на койку, он уткнулся лицом в подушку. По наволочке поползло красноватое пятно.

Я вышел из каюты с тяжелым чувством: дернул же меня черт за язык!

Услав матроса за врачом, я прошел в пассажирский салон. Буфетчик действительно бойко торговал различными напитками. По галерее слонялось несколько подвыпивших пассажиров.

Перехватив по пути третьего помощника капитана, который обычно ведет на корабле пассажирскую часть, я строго спросил:

– Почему разрешаете пьянку на судне, товарищ Рулев?

– Не знаю, что и делать! Я запрещаю, но капитан и стармех махнули рукой на буфетчика. Он никого не слушает, никому не подчиняется...

После разговора с «третьим» я в полутемном пассажирском коридоре неожиданно наткнулся на знакомого военного с ромбом на петлицах.

– Барабанов?..

– Он самый... Я слышал, что и ты здесь, да все не собрался отыскать... А ты зачем здесь?

– В командировке. А ты?

– Тоже по долгу службы: начальник спецконвоя при этом Самарине...

Чекиста Барабанова я хорошо знал по Владивостоку: умница, химик по образованию, живой, подвижный человек...

– Неужели нельзя было послать кого-нибудь? Ну, без ромба, что ли?

– Нас, брат, трое. Есть и без ромба. Арестант уж такой чрезвычайный, а вообще – прекрасный старикан! И как только его угораздило?.. Ну, пойдем, познакомлю.

– Нет уж, потом как-нибудь. Лучше прогуляемся.

– Эх!.. – вздохнул Барабанов. – Пьяная лавочка, а не корабль. Ладно, пойдем, посмотрим!..

Палуба была заполнена пассажирами. На полуюте, образовав круг, столпилось человек сорок. В кругу под гитарный перебор и две мандолины отплясывали лезгинку какой-то восточный человек и яркая блондинка, умело подкрашенная и, несомненно, тоже под градусом. К танцорам тщетно пытался пробиться молодой морячок.

– Радист Серафимов, – шепнул мне Барабанов. – Похоже, что и этот пьян.

Серафимов бесцеремонно расталкивал зрителей и кричал:

– Кланька! Кланька! Сейчас же в каюту!

От толпы отделился здоровенный детина и враскачку направился к радисту.

– Взгляни повнимательнее на этого субъекта, – улыбнулся чекист. – Ни дать ни взять – Филька Шкворень из шишковской «Угрюм-реки». Как бы он не накостылял шею этому радио-Отелло!..

«Филька Шкворень» подошел к радисту и мрачно осведомился:

– Тебе, што, больче других нужно?

Радист, отталкивая его, продолжал кричать:

– Кланька, Кланька! Прочь отсюда! Тебе говорю, прочь! Иди в каюту!

Верзила поднес к его лицу могучий волосатый кулак.

– Оставь женчину! Выматывайся отсель сам, пароходский, а то будешь зубы три дни разыскивать.

Назревал скандал. Барабанов встревожился.

– Черт дикий. Отделает Серафимова под лазарет, а второго радиста на судне нет... Вмешаться, что ли?

Мы стояли на ботдеке. Боцман и матрос из брандспойта окатывали палубу, и я решил использовать ситуацию.

– Боцман, дайте струю под ноги вон тем петухам!

Боцман скользнул взглядом по четырем нашивкам на моем кителе.

– Есть!

И не без удовольствия выполнил распоряжение.

Когда «Отелло» и «Филька», подпрыгивая, бросились в стороны, боцман, уже по собственной инициативе, ударил тугой струей по всему полупьяному кругу. Ют мгновенно опустел, остались только восточный человек и его партнерша. Они громко возмущались.

Я опустился с ботдека и подошел к блондинке.

– Ваша фамилия Березницкая?

– Да, Березницкая... А что?

Она смотрела, прищурясь, чуть вызывающе.

– Завтра в четыре часа зайдите в каюту второго помощника капитана.

– А что я там забыла?

– Вы позабыли, что снабжали деньгами спекулянта Расторгуева. Хочу об этом напомнить...

Рот ее открылся. Она беспомощно оглянулась, отыскивая кого-то, – быть может, восточного человека, быть может, Серафимова.

Потухшим голосом сказала:

– Хорошо...

На следующий день мы с Барабановым снова делились впечатлениями о «Свердловске».