У дикарей

Как хороши эти высокие льдины! Как аквамарин, изумруд в изломах своих, причудливые, красивые, оригинальные, звенящие при сталкивании! Как хороши эти открытые полыньи, с отблеском солнца, раздробившегося на тысячи искр! Как хороши эти белые берега, неподвижные, с блестящими озерками стоячей, тихой воды, на которых бьется, гудит голосами своими, поднимается и перелетает при виде вас разная морская птица. Чайки — крикливые, белые, верткие на лету; бойкие нырки, зачем-то плавающие на этих ледяных озерах, что-то промышляющие там; белые, с длинными красивыми перьями в хвосте, ледяные аллейки…

Местами тут же тюлень, — жирный, ленивый тюлень, распластавшийся на теплом солнышке, греющий спину пятнистую свою, выворотивший брюшко свое серебристое, и даже похлопывающий по нему своими ластами в истоме неги.

Милая картина полярной природы! Вы спокойно наблюдаете ее минутами в сильный бинокль, близко подкрадываетесь к спящему животному, вам хотелось бы схватиться даже за ружье, если бы только впереди не дальняя дорога.

Как хороши морские полыньи, — темные, неподвижные среди неподвижных, белых, снежных берегов, отливающих на солнце! Вода — как темное зеркало. Берега — как белая рамка. И на этом темном, неподвижном зеркале, только нарушаемом нашими веслами, то тут, то там неожиданно — голова тюленя. Расходятся темные водяные круги; нам видны черные, любопытные, большие глаза животного; оно подплывает порою к самой нашей шлюпке, теперь остановившейся; показывается у самого нашего борта и вдруг кувыркается, обдавая нас брызгами и показывая нам круглую, гладкую спину.

Но мы стоим, зная привычки этого любопытного морского животного, тихонько постукиваем веслами о борт нашей шлюпки, посвистываем, застыв неподвижно на месте. И голова тюленя снова перед нами на поверхности воды; она поднимается, высовывается сначала осторожно, потом смелее и смелее показывается вся. Потом тюлень становится вертикально и показывает свою серую пышную грудь, затем плывет, сердито отдувая усы, как бы с намерением драться за то, что мы нарушили тишину этой полыньи, и снова шумно опускается в свои родные воды, рядом с бортом нашей шлюпки.

А сколько птицы морской носится над нами в воздухе, сколько криков, говора милого, непонятного в этой тишине полярной природы, сколько звуков и шелеста крыльев!

Как очаровательны эти белые аллейки, с белоснежным оперением, с хорошенькими головками уточек, с красивыми движениями смирной птички. Они нисколько не боятся человека, — подпускают его на самое близкое расстояние, позволяют рассматривать себя минуту времени, и только тогда, сами рассмотрев человека, шумно поднимаются с тихой воды, оглашая воздух звонкими голосами.

«Аллы, аллы, аллы», — словно приветствуют они нас; и эти странные крики тают в тихом воздухе. «Аллы, аллы, аллы» — долго еще слышится вдалеке, словно разнося весть о появлении человека.

А то вдруг налетит на нас стадо пестрых, красивых гаг, с таким милым задушевным говором, с таким чудным оперением, что, кажется, не налюбуешься ими. Большое, шумное стадо гаг, нарочно проносящихся над самою лодкою, чтобы рассмотреть, кто там плывет, поворачивает еще не раз из любопытства, когда помашешь ему рукою.

Жаль поднять ружье и выстрелить в такое стадо. Не хочется нарушать этой тишины. Не хочется обижать это доверие к человеку.

II

В созерцании этой картины незаметно проходит время; мы недалеко уже от мыса Салэ; самоеды говорят, прищуриваясь, что видны уже берега Шараповых Кошек, но над ними навис густой туман, и я ничего не могу рассмотреть даже в бинокль, кроме каких-то словно ледяных торосов, поднявшихся в воздух. Это не острова, а словно подводные мели, протянувшиеся длинной узкой косою в море, вдоль берега; быть-может, старые берега этого полуострова, давно уже смытые морем.

Это и есть место крушения славного «Ермака», на котором плавал в шестидесятых годах молодой штурманский офицер гр. Крузенштерн, потерпевший здесь крушение, и спасенный вот такими же самоедами, какие ехали теперь со мною на эти Шараповы Кошки.

Они хранят еще в этой полярной тундре самые живые о нем воспоминания; они рассказывают об этом событии, как будто оно было только вчера; они опишут вам не только его, но и его громадную сенбернардскую собаку; они подробно расскажут вам всю историю его спасения, где это было и как, словно это было на их глазах и не так уже давно, чтобы они могли это забыть.

Страна их так бедна событиями, что они сохраняются в их памяти целые столетия. Жизнь их так бедна, что эти события у них передаются как легенды, из поколения в поколение; страна их так бедна воспоминаниями, что они не могут удержаться, чтобы не передать своему случайному спутнику то, что знают.

И, слушая их рассказ, я был уверен, что они также живо будут передавать впоследствии и мое путешествие с ними на этой лодочке к Шараповым Кошкам, быть-может, через целые столетия — в виде легенды.