У дикарей

Живая летопись этих полярных, пустынных стран, в устах этих детей природы, не нуждается ни в пере, ни в бумаге: она правдиво, характерно, по-своему передает события, перемешанные с их взглядами, верованиями, суевериями, превращает их со временем в легенду.

Где-то тут, на этом мысу Салэ, по их словам, есть камень. Он называется ими уже камнем Крузенштерна, вероятно, положенным им для определения широты или места своего крушения; но камень уже превратился в священный камень и обоготворяется ими; они даже поклоняются и приносят ему жертвы.

Странный народ, связывающий решительно все с своим суеверием. Высокий курган, который поднялся на их плоской, однообразной тундре, поражает их воображение; оригинальное очертание берега объясняется ими по-своему, игрою злых и добрых богов; камень, случайно занесенный ледниковым течением в эту страну мхов и глины, появления которого они не могут иначе объяснить, они считают прихотью богов, которым обязательно нужно тут приносить жертвы.

Я скоро привыкаю окончательно к этому плаванию среди льдов; мне кажется, что мы у берега, мне кажется, что мы не в море, порою мне даже хочется выпрыгнуть на эти белые, снежные, ледяные берега, побегать по ним, согреться от сырости и холода, которые уже забрались под мою одежду.

Но мои проводники не позволяют мне этого, они говорят, что эти льды опасны, что они могут затереть нас и унести в открытое море и выбросить там, что нужно торопиться поэтому и скорее пробраться к проливу Шарапову, тем более, что там висит густой туман, и нужно попасть туда, пока он совсем не опустился на землю.

Я спрашиваю их, что будет с нами, если унесут нас льды, но и это, по-видимому, также им знакомо и ими испытано, как самое наше плавание.

Они говорят, что с ними есть ружье и припасы; они уверяют, что трудно человеку умереть с голода, даже носясь неделями по морю, так как в нем, среди льдов, много разной птицы и зверя морского, съедобного; а быть захлестнутыми волнением они не боятся, потому что их спасете — эти же самые льды, которые вечно кружатся в этом море и когда-нибудь да вынесут человека к берегу, если не перебросят и не поднесут куда-нибудь к Новой Земле или к острову Вайгачу.

И они говорят об этом ровно с таким же спокойствием, как о плавании среди льдов к Шараповым Кошкам.

Они не боятся даже самой бури в этом ледяном море, когда льды набрасываются друг на друга с грохотом, осыпая друг друга обломками и снегом; когда льдины качаются, как в люльке, на этих волнах, стонут и скрежещут своими ледяными краями и трещинами, и словно грозят смерть. Нужно только терпение и смелость, чтобы в подобном случае выбраться на большую льдину, втянуть лодку и укрыться от сильного ветра за крепким высоким торосом льда.

А там, Бог даст, утихнет буря, льды снова будут повиноваться только одному течению и ветру; море необширное, окружено чуть не со всех сторон берегами; все куда-нибудь вынесет лед и прижмет к берегу, чтобы можно было найти человека.

III

Но нужно торопиться к Шараповым Кошкам, они уже недалеко, и если бы над ними не этот густой туман, который в тихое время вечно сопутствует льдам Карского моря, то можно было бы их видеть. Но у самых Шараповых Кошек — маленькое затруднение: мы никак не можем приблизиться к ним; льды затерли их, загромоздили их низкие берега громадными ледяными торосами; мы нескоро находим проход к ним между льдами, но проникаем наконец в их маленькую бухту, чтобы остановиться.

— Вот и Шараповы Кошки, — говорят мне мои проводники, и я выскакиваю на лед, выхожу на берег и вижу под ногами, — вижу, как признак земли, беловатый песок, выкинутые высохшие водоросли и массу раковин, которые так и хрустят под ногами.

Впереди как будто земля, только занесенная еще глубокими снегами. Но дальше, действительно, уже остров, с темными проталинами земли, с невысокими песчаными холмами, с тем знакомым ландшафтом тундры, который так характерен для этой пустыни севера.

Вытаскиваем на берег лодку, закрываем ее парусом, чтобы в нее не проникли песцы — эти полярные воришки, поедающие решительно все, и отправляемся, захватив легкий завтрак на случай долгой ходьбы, на Шараповы Кошки.

Это какие-то дюны песчаные, глинистые, размытые морем или уже смытый берег земли, с невысокими холмами, с жалкой травой, с следами зверя и птицы, отпечатанными на гладкой глинистой почве, с многочисленными бухтами, заливами, которыми их изрезало море. Оно и посейчас еще замывает его во время подъема воды или сильной бури. Кое-где видны следы человека и зверя: кости выброшенного морем кита, белые, пористые, громадные; замытое дерево, принесенное разливом рек из Сибири; доски разбитого судна, с незаржавевшими еще гвоздями; следы жилья человеческого — стоянки самоеда — с углями и обгорелою красною глиною, с следами копыт оленя.