У дороги

– Может, еще свидимся на этом свете, – сказала Тора. Катинка вошла в ограду могилы и села на скамью под ивой. Она глядела на мертвый камень и надпись на нем и чувствовала, что у нее больше не осталось ничего – даже воспоминаний детства.

Во что они все превратились? Потускнели – стали мучительными и горькими.

Она вспомнила Тору с ее беспокойными глазами, услышала голос капитана: «В честь дорогих гостей пошли в ход остатки былой роскоши…» Увидела невестку всю в слезах.

И здесь – эта могила, мертвый камень и два имени – вот и все, что уцелело на память о юности и родном доме.

Катинка долго сидела у могилы. Она вглядывалась в ту жизнь, которая ждала ее впереди, и ей казалось, что ее окружает, на нее наваливается со всех сторон сплошная, непроглядная, безысходная тоска.

Она вышла из вагона на платформу, подставила Баю щеку для поцелуя, отдала вещи Марии, а в мыслях у нее было одно – поскорее в комнаты, в дом.

Ей казалось, будто там, в доме, ее ждет Хус.

Она опередила всех, открыла дверь в гостиную – чистую и прибранную, потом в спальню, потом в кухню, где все сияло чистотой и – пустотой.

– Господи, как похудела хозяйка, – начала Мария, которая внесла за ней багаж.

И пошло, и пошло. Бледная, усталая Катинка опустилась на стул – и на нее посыпались местные новости. Где что случилось и кто что сказал. На постоялом дворе– летние постояльцы, понавезли кроватей и всякого добра, и у пастора полон дом гостей…

– А Хус вдруг взял да уехал… здорово живешь. Чуяло мое сердце… он сюда заходил в аккурат последний вечер… меня как стукнуло: ходит и словно бы прощается, – вот тут в гостиной посидел… и в саду… и на лестнице, где голуби.

– Когда он уехал? – спросила Катинка.

– Вот уже две недели…

– Две недели…

Катинка тихонько встала и вышла в сад. Она побрела по тропинке к розовым кустам, к беседке у бузины. Он приходил сюда, чтобы проститься с ней – побывал в каждом уголке, у каждого кустика. Глаза у нее были сухие. Словно совершалось какое-то тихое таинство.

С дороги послышалось веселое «ау!». Это был голос Агнес в хоре других голосов. Катинка чуть не опрометью бросилась из сада – она не могла видеть их сейчас в этом месте.

Агнес едва не сбила Катинку с ног, точно огромный пес, обрадовавшийся приезду хозяина. Пасторских гостей пригласили пить шоколад в саду, под бузиной, а потом гости решили дождаться восьмичасового поезда.

Поезд с грохотом укатил прочь. Разошлись и гости – их веселые голоса еще долго слышались на дороге; стрелочник Петер унес с платформы бидоны с молоком. Катинка осталась на платформе одна.

– Чуть не забыл, – сказал из конторы Бай. – Хус просил тебе кланяться…

– Спасибо.

– Гм, рано стало темнеть… И чертовски холодный ветер… Шла бы ты в дом…

– Сейчас приду.

Бай закрыл окно.

Голоса пасторских гостей замерли вдали. Стало тихо и пусто.

Катинка сидела, глядя на безмолвные, сумрачные поля. Здесь ей теперь предстояло жить.

Весь последний месяц Малютка-Ида писала об этом в каждом своем письме. И все-таки фру Абель не смела надеяться. Малютка-Ида была слишком жизнерадостна.

Теперь фру Абель плюхнулась с письмом в руке у плиты прямо на мокрую тряпку и запричитала.

Луиса-Старшенькая ушла собирать шампиньоны вокруг дома доктора. Когда она вернулась, вдова все еще раскачивалась на табурете в кухне.

– Ну, что там еще? – спросила Луиса. Уж очень странный вид был у матери.

– Ида, малютка моя, – завела было вдова.

– Вздор, – отрезала Луиса-Старшенькая. Фру Абель протянула ей письмо жестом матери из классической трагедии.

Луиса-Старшенькая прочла письмо, не моргнув глазом.

– Тем лучше… – сказала она, – для нее … Впрочем, не мудрено– у нее в запасе было целое лето.

Луиса села в гостиной за фортепиано и заиграла что-то бравурное. Но вдруг уронила голову на клавиши и тоже заголосила.

– Надо поздравить, – внезапно объявила она, перестав рыдать.

– Что?

– Поздравить надо, говорю, – заявила Луиса и осушила слезы. Она стала применяться к обстоятельствам.

– Ты права, дитя мое, – покорно сказала вдова.

– Я сама отнесу телеграмму. Зайду в пасторскую усадьбу… А ты к старухе Иенсен и к мельничихе… – Луиса-Старшенькая разрабатывала план кампании. Она поняла, что ей, во всяком случае, довелось стать хотя бы свояченицей.

Она ребячилась, бегом возвращаясь со станции, кричала: «Да здравствует почтовое ведомство!» – и размахивала зонтиком.

Он служил в почтовой конторе.

Счастливая вдова тем временем побывала у фрекен Иенсен и у мельничихи и плакала, что ей предстоит лишиться своей голубки.

– Иоаким Барнер – из благородных Барнеров, – говорила вдова. – Служит в почтовом ведомстве.

В пасторской усадьбе вдова сошлась со своей Старшенькой.

– Ах, мне хотелось самой сообщить новость нашему Духовному наставнику. – И вдова снова прибегла к носовому платку. – Ведь это такая важная минута в жизни, – сказала она.

Старый пастор довольно похлопывал себя по животу. На столе появилась клубничная наливка с печеньями. Фру Линде уселась на диване рядом с фру Абель – ей хотелось разузнать, «как все сладилось». А «сладилось» все в беседке… на пляже…

Старый пастор чокнулся с Луисой-Старшенькой.