У дороги

— Хочешь выставлять себя на посмешище — на здоровье, но только, пожалуйста, надевай при этом свои собственные ботинки. Ты что, оглохла?.. Мам, скажи Иде, пусть наденет свои сапожки — вечно она бегает на станцию в моей обуви…

— Пф! — отвечает Ида, справившись со своей челкой.

— И мои перчатки… Ну, знаешь, это уж слишком… — Луиса выхватывает у Иды перчатки. Двери хлопают еще несколько раз.

— Что случилось, детки? — спрашивает фру Абель. Она выходит из кухни. Руки у нее мокрые — она чистила картошку…

— Ида таскает мои вещи! — Луиса-Старшенькая плачет от злости.

Вдова Абель безмолвно прибирает одежду, разбросанную Малюткой-Идой, и возвращается на кухню чистить картошку…

— Милая фру Бай, — говорит Ида, стоя на пороге. — Нет, нет, заходить я не стану. Здравствуйте, господин Хус. Ах, я в таком ужасном виде… Я на минутку. Здравствуйте…

И фрекен Абель входит в комнату. Под плащом на ней платье с глубоким вырезом.

— Ах, знаете, в канун рождества такая уйма дел… Простите, господин Хус, я вас побеспокою — я только пройду.

Фрекен Абель проходит к дивану. На нем так приятно сидеть, говорит она.

Но ей не сидится на месте. Слишком многое приводит ее в восторг. Фрекен Ида по-детски непосредственна.

— Ах, какая чудная салфеточка…

Фрекен Абель непременно должна пощупать салфеточку.

— Ах, простите господин Хус. — Ей снова надо пройти. Она щупает салфетку…

— Мама говорит, что я всегда порхаю, — заявляет Малютка-Ида.

Вдова Абель иногда называла своих дочерей «порхуньи-горлинки». Но прозвище не привилось. Было в Луисе-Старшенькой нечто такое, что не укладывалось в представление о «горлинке».

Остались «птенчики».

При появлении фрекен Абель управляющий Хус довольно быстро откланивался.

— Когда приходит фрекен Ида, в комнате становится тесновато для большого общества, — говорил он.

Близилось рождество.

Раз в неделю Хус ездил по делам в Рандерс. Фру Бай всегда давала ему какое-нибудь поручение по секрету от Бая. Сойдя с поезда, Хус долго перешептывался с ней в гостиной.

Катинка уже много лет не радовалось рождеству так, как в этом году.

Да и погода выдалась какая-то праздничная.

Стояли ясные морозные дни, выпал снег.

Возвращаясь из Рандерса, Хус оставался выпить чаю на станции. Он приезжал с восьмичасовым поездом. Фру Бай часто еще не зажигала света.

— Поиграйте, пожалуйста, — просил он.

— Да ведь я играю одни и те же пьесы…

— Ну и что ж, раз они мне нравятся… — Он сидел в углу на стуле у дивана.

Катинка играла свои неизменные пять пьес, похожие одна на другую. Ей бы никогда не пришло в голову играть в чьем-нибудь присутствии. Но Хус сидел в уголке так тихо, будто его и не было в комнате. И к тому же он был совершенно лишен слуха.

Когда она переставала играть, они иной раз сидели, не говоря ни слова, пока Мария не приносила лампу и чай.

После чая Бай зазывал Хуса в контору.

— Мужчинам полезно побыть в своей компании, — говорил он.

Стоило им с Хусом остаться вдвоем, как Бай заводил разговор о женщинах.

— Я был большой ходок в прежние годы, еще в училище… А в Копенгагене — вот где были бабы… не чета нынешним… Говорят, теперь они уезжают в Россию… Все может быть… Нет, те, прежние, не чета нынешним… Взять, например, Камиллу, — Камиллу Андерсен… роскошная была баба, баба-загляденье, жаль, она плохо кончила, выбросилась из окна… А гордячка, какой свет не видывал. — Бай подмигивал. Хус делал вид, что понимает, какая гордячка была Камилла. — Редкая гордячка… Я-то ее хорошо знал, роскошная баба…

Бай болтал без умолку. Хус курил сигару, не проявляя заметного интереса к разговору.

— Тут вот летом к пастору на каникулы приезжали сыновья, я их спрашивал: молодые люди, говорю, каковы, говорю, нынешние девицы? Ничего, подходящие? Дешевка, старина, дешевка… Говорят, они теперь уезжают в Россию — все может быть.

Хус не высказывал никакого мнения по поводу отъезда девиц в Россию. Он бросал взгляд на часы.

— Мне пора, — замечал он.

— Какого черта…

Но Хус торопился уезжать. До усадьбы было пять километров с лишком.

Они возвращались в гостиную.

— Может, проводим Хуса, — говорила фру Бай. — На улице так хорошо.

— Что ж, пожалуй. Полезно размять ноги… Они втроем выходили на улицу.

Катинка шла под руку с Баем. Хус рядом — с другой стороны. Под ногами поскрипывал снег.

— Как много звезд в этом году, — говорила Катинка.

— Да, куда больше, чем в прошлом, Тик. — Бай всегда оживлялся, посидев «в мужской компании».

— Пожалуй, — подтверждала Катинка.

— Редкостная погода, — говорил Хус.

— Верно. — Это отзывался Бай. — Канун Рождества и морозец.

— Он продержится до Нового года…

— Да ну? Неужто…

Они шли молча, а когда разговор завязывался опять, он снова был о чем-нибудь в этом лее роде.

У поворота супруги Бай прощались с Хусом.

По дороге к дому Катинка напевала. На станции Бай брал ручной фонарь и шел осматривать путь перед ночным поездом, а она оставалась стоять на пороге.

Возвращался Бай.

— Ну, вот и все, — говорил он. Катинка медленно выдыхала воздух.

— Какой славный мороз, — говорила она и отгоняла рукой пар, сгустившийся от ее дыхания.

Они входили в дом.

Бай докуривал в постели сигару. Потом говорил: