У друкарей и скоморохов

Станислав Росовецкий У друкарей и скоморохов

Историческая повесть для подростков

Глава первая. В ней читатель знакомится с юным москвичом Ваской, а сам Васка — с походным скоморохом Баженом

Если Васке доводится где увидеть живой огонь, он отворачивается, боясь заплакать. Три года, как в большом московское пожаре погибли его родители и сестрёнка, а он все страшится злого огня, и во всей работе, в которую запряг его благодетель, дядька Гаврила, нет для него ничего горше, чем утром растапливать печь. А благодетель Васкин — это резчик государева Печатного двора одинокий вдовец Гаврила Осипов. Пожалел он сироту, взял к себе в сына место, пообещал выплачивать налог за его обгорелый двор, а главное — обучить своему ремеслу. И на Печатный двор со временем устроить; не в резчики, конечно, — то мастерство великое, — но, к примеру, в батыйщики, краску на набор набивать. А ремесло у печатников у всех честное, чистое, здоровое, денежное, а потому и завидное многим…

Обижаться нечего, выучил кое-чему Васку мрачный резчик: и грамоте (быстро, накрепко и почти без битья), и как расписывать красками заставки в книгах и иконы печатные, и как знаменить даже, то есть рисунок наводить. Брал с собою на Печатный двор, показывал все тамошние дива дивные и Васку нужным людям показывал: вот-де помощник мой, придет время, глядишь, и попрошу вас, мастера, поручиться со мною за него, чтоб на случившееся выбылое место приняли… За все эти благодеяния благодарить надо. И на то, что в ремесле своем помогать себе заставляет, пенять разве можно? А вот по хозяйству… Поспать некогда, а выспаться — разве что в большие праздники, когда дядька Гаврило в лучшей шубе и в шапке с вытертым соболем отправится в гости.

— Хоть бы праздник скорее! — вздохнул Васка, изо всех сил, чтобы не заснуть, таращивший глаза. Он сидел один в клети и расписывал разными красками листы, которые сам же три дня печатал вручную, притирая их один за другим гладкой косточкой к резной, черной краскою намазанной доске.

Верно, уж сотую (а может быть, и тысячную) Владимирскую богоматерь раскрашивал паренёк, и руки помнили свое дело, но голова вдруг сама падала на грудь, а как поднимал её с усилием, в ушах начинали спорить чужие голоса, и виделось невесть что. Вот и сейчас вместо суровой Матери Божьей глянула с листа его, Васкина, в пожарном огне пропавшая мамка, и он испуганно отдернул кисть от её милого лица.

Васка сощурился, опрятно положил кисть на край стола, вышел через сени во двор и, поежившись, окунул лицо в бочку с дождевой водой. Отряхнулся, поднял сразу посвежевшую голову: голубое, чистое распахнулось вверху небо, и медленно плыли по нему белые апрельские облака. Не глядя, видел вокруг всё тот же серый и черный, прискучивший забор. Повернулся уже ко крыльцу, когда услышал, что в ворота стучат.

Стук был точно такой, как у дядьки Гаврилы, поэтому Васка без оклика отодвинул засов. Тут же мимо него проскользнул чужой, незнакомый парень и, подбоченившись, встал так, будто собирался выталкивать малого со двора.

— Ну, здравствуй, хозяин.

Васка и себе отступил во двор.

— Ворота-то закрой, хозяин, — совсем уж откровенно смеялся над ним гость. — Ты что же, немой?

— Отчего ж, — выдавил из себя Васка и, озлившись, крикнул. — А тебе чего тут?

— Мне до бывшего хозяина двора, мастера Гаврилы, дело имелось. Не знал, что мастер двор свой продал. Или…?

— Тут и живёт.

— А ты кто ему будешь?

— Я Васка Березанский, сирота. Долго рассказывать… А дядька Гаврила сегодня на службе. Скоро на обед придёт, вот я и подумал, что он колотится.

— Коль скоро, подожду. А ты так и будешь меня на ветру держать? Забыл, — дурашливо, будто взрослому, поклонился парень. — Меня кличут Баженкой Любимовым, чином я скоморох боярина государева, князя Ивана Борисовича Хованского.

— Что ж платье на тебе не скоморошье? — хмыкнул Васка.

— Не на промысле ведь, а скоморохи мы походные. В походе и оболокусь, как придет деловая пора. Ну, брат, веди в горницу и расскажи, как у мастера Гаврилы оказался. Ох, и люблю же я всякие повести слушать!

Подумав, Васка повел его в горницу. Скоморох небрежно перекрестился на образа, сел на лавку и белозубо улыбнулся Васке. Тот глядел на весёлого во все глаза: кудряв тот, черноус, и подумалось мальцу, что таких вот улыбчивых, добрых красавцев должны любить все: кони, собаки, дети, бойкие московские девицы.

— Кваску не хочешь ли?

— Тащи. — Угостившись, гость снова спросил. — Так откуда ты сюда заявился?

— Долго, говорю тебе, рассказывать. В великий пожар, как полыхнуло в Ипатском переулке, днём…

— Я тогда в походе был. Вернулся к зиме — весь Китай и пол-Кремля черны стоят, — все так же улыбаясь, вставил Бажен.

— А я с ребятами соседскими играл, да и забежали тако далеко, на Никольскую, за Печатный двор. Тут как зазвонят, как занабатят все колокола на Москве — в ушах загудело. Гляжу, а с Зарядья прямо стена огня идет, а ветер так и срывает с земли…