У друкарей и скоморохов

— Лет семнадцать, атаман. Мы его и не увидим, он больше в замке своём, Вишневце на Волыни, живет, а тут его матери каменные хоромы, и тут рядом, в Густыни, в монастыре архимандрит Исай был ей духовный отец…

— Вот они, Прилуки!

С высокого холма, на который их вывела дорога, Прилуки можно было разглядеть, как на ладони. Защищенный рвом и деревянной стеною с башнями, город был мал, а возвышающийся посреди него замок, из-за стен которого торчали шпили дворца, кресты церквей и крыши ещё каких-то неведомо как поместившихся там строений, казался вообще игрушечным. Зато посад широко раскинулся на обоих берегах речки.

— Есть у меня знакомец в посаде, у него и остановимся, — распорядился Бубенист. — На самой окраине живет. А в город я уж сам схожу.

Бажен взял Голубка под уздцы, остальные со всех сторон придерживали телегу. Спуск был так крут, что Васке неудержимо захотелось отпустить кузов и сбежать вниз, тогда с разгону вбежал бы, наверное, в самые Прилуки…

— Встречные едут, — Томилка почесал в голове. — И пышно так…

— He заворачивать же нам, — буркнул атаман в ответ.

Васка, как завороженный, не мог отвести глаз от быстро приближающихся всадников. Впереди скакал узколицый юноша в собольей шубе, дорогой камень на его шапке то и дело вспыхивал под солнцем. Его спутники были в цветном, у всех одинаковом платье.

Один из них обогнал юношу и, положив руку на торчащий за поясом топорик, запел:

— Посторонись! Дорогу княжати высокородному, моему пану наияснейшему Яреме-Михаиле Вишневецкому!

Юноша подскакал к телеге и спросил, глядя поверх непокрытых, склоненных в поклоне голов:

— Кто такие есте? Что ищете на моей земле?

Бубенист отвечал на своем украинском языке.

— Схизматики! С Московщины, — промолвил сам себе юный князь, скривился и отпустил поводья. Скоморохи молча смотрели, как лоснящиеся, все одной, игреневой масти, кони княжеского почета играючи взбирались на холм. Тот гайдук, что ехал ближе всех к хозяину, вдруг развернул коня и пронесся в город.

— Ну и ну! Мать его православие боронила, а он схизматиками обругал. Прямые чудеса — да только не наших святых!

— Забудь пока про святых, дядя! — Бажен, сердито отряхивавшийся от дорожной пыли, вдруг, шапку забыв надеть, замер. — Скажи мне лучше, зачем он слугу своего возвратил?

— Догони да спроси у него самого, — огрызнулся Бубенист.

— Утекать надо.

— Поздно, брат Томилка. Тут повсюду вокруг Прилук земли Вишневецкого. Мыслишь, атаман, что-то недоброе князёк задумал?

Васка не слышал, что ответил Бажен старому лазутчику. Перед его глазами все ещё стоял холм, на который въезжает, полуприкрытый спинами своих гайдуков, молодой князь Вишневецкий. Он так и не оглянется на скоморохов, гордый юноша, и можно без помех рассмотреть его получше, но только теперь понял Васка, что с самого начала показалось ему странным в облике князя: уж очень маленького тот роста и, с коня сойдя, оказался бы ниже даже его, тринадцатилетнего…

— …в город, однако, к приятелю моему заезжать не станем.

— А что, ежели через посад проехать, — встрял Томилка, — да сразу выбираться на киевский шлях?

— Там увидим… Ворочаться некуда, атаман!

— Н-но, родимый!

Близки уже были хатки окраины, и колодец с журавлем уже различал Васка и радовался, то сейчас напьется холодненькой, когда из улочки выскочило несколько конных жолнеров, осмотрелись — и запылили навстречу ватаге.

— Приехали и проехали, зашли и не зашли, и хлеба прикупили, и воротились — сразу когти рвать надо было! — и Томилка зло рассмеялся.

— Вот вам и славная польская конница! — сразу успокоившись, объяснил Бубенист. — Гусары. Вон тот, с прапорцем на пике — рыцарь-шляхтич («товарищ» по-ихнему), а остальные — челядь этого панкá.

— Спасибо, дядя! Теперь знать будем… А бери-ка свои литавры! Томилка, бубен! Вася! Молодец… Врежем-ка, братцы, краковяк — не даром же выучили! И-и-и раз!

Бухнули литавры, заглушая бешеный треск деревянного, в половину длиннейшей пики, к коей привязан, прапорца. Малый, пиликая на гудке, со сладким ужасом таращился на красные усатые лица, на блестящий панцирь и шишак переднего гусара, на злые морды коней.

Этот передний, шляхтич, поднял свою пику едва ли не только перед настороженными ушами Голубка, проскочил мимо телеги, вернулся, бросил пику одному из челядников и загарцевал вокруг скоморохов, хохоча и отмахиваясь от Бубениста обеими руками в железных рукавицах. Атаман отнял сопель от губ и резко бросил вниз правую руку. Васка, зазевавшись, отхватил ещё одно коленце разудалого танца, тут же получил локтем в бок и опустил смычок.

Шляхтич всё хохотал. Можно было разглядеть теперь, что он еле держится в седле, что красен и мокр не только от майского солнца и скачки…

— Цо то за казаки? Музыки! X-xa! Музык штурмовалем…

Он согнулся в седле, хлопнул себя по железному бедру, и от него оторвалась, звякнула о стремя и упала в пыль длинная железяка. Сразу же один из жолнеров-слуг, румяный молодец, спешился и подал её пану, тот сунул ему назад, и слуга принялся, пыхтя, пристраивать железку у панского седла.

— Что это у него, дядя Андрей? — шепнул Васка.