Впереди Банников с тремя паспортами и билетами и Полина с детской коляской, эдакая замечательная молодая пара с мирно спящим ребенком-инвалидом и тремя чемоданами. А за ними Харунов и трое его Сталлоне налегке, с одними спортивными сумками в руках.
Облегченно выдохнув, я утер пот с лица и уже спокойным шагом подошел к ним.
– Доброе утро, господа! – сказал я по-русски.
Описать выражения их лиц и отвалившихся челюстей не сможет никто, в театральных пьесах в таких случаях пишут «мертвая пауза».
Пользуясь этой паузой, я сказал:
– Это арабский рейс, вокруг двадцать агентов ЦРУ в штатском. Улыбайтесь как родному. Иначе…
Должен сказать, что Харунов и Банников первыми усвоили новые правила игры – Харунов улыбнулся натянуто, как гиена, а Банников с его прирожденным талантом хамелеона радостно распахнул руки и шагнул ко мне, собираясь меня обнять.
– О! Павел! Какими судьбами?
Но я остановил его:
– Без рук! У нас судьбы разные… Полина, возьми у него свои документы и иди сюда с ребенком.
– Но… – начал было Харунов.
Я повернулся к нему:
– Позвать ФБР?
– Следующий! – позвали от стойки регистрации билетов.
– Ты следующий, – сказал я Харунову. – Иди, пока я не позвал ФБР.
Он шагнул к стойке, положил на нее свой паспорт и билет и посмотрел на меня взглядом Мухаммеда Атта. Я понял, что следующая наша встреча – если она состоится – будет стоить мне жизни.
– Полина, – позвал я снова.
Но Банников не отдал ей документы, а, держа Полину под локоть, подошел ко мне вместе с ней и, улыбаясь по-родственному, сказал:
– Слушай, давай договоримся. Тебе Полину, а…
Я тоже улыбнулся:
– Заткнись. Тащи ее чемоданы и пацана.
– Но, Павел, ведь мы партнеры!
– Еще одно слово, и я сдам тебя в ФБР. Быстро пацана, на нас уже смотрят!
Я не врал, вокруг – в некотором, правда, отдалении – стояли и действительно смотрели на нас четверо молодых бесстрастных мужчин. А прогуливавшийся по залу черный полицейский остановился рядом:
– Any problem, gentlemen?[54]
– No, sir! – улыбнулся я. – No problem at all!
И Банников, отпуская локоть Полины, повторил, как попугай:
– Но, сэр! Но проблем эт ол!
Я взял из рук Рыжего все три паспорта – его, Полины и малыша – и сказал:
– Тащи коляску и вещи! Живо!
Полицейский, с недоумением хлопая глазами, смотрел, как Рыжий прикатил к моим ногам детскую коляску с Ивом, все еще безмятежно спящим, а потом и три их чемодана.
– What's going on?[55] – спросил полицейский.
– Don't worry, sir. It's a family business,[56] – сказал я.
Семейные дела – это в Америке святое, полицейский повернулся и флегматично двинулся дальше.
Харунов отошел от стойки регистрации билетов, его место занял тот Сталлоне, который вязал меня в бэйсменте.
– Мой паспорт, – сказал мне Банников.
– Сначала твой бумажник.
– Это еще зачем?
Я чувствовал, что Харунов, стоявший чуть поодаль, просто прожигает меня своим взглядом, но теперь был мой бенефис, и я хотел доиграть его до конца.
– Давай, давай бумажник! – грубо сказал я Рыжему. – Быстро!
Он в некотором недоумении достал из внутреннего пиджачного кармана свое красивое кожаное, с золотой монограммой портмоне. Я взял его, открыл, там, как я и полагал, была пачка стодолларовых купюр – небольшая, тысячи три. Я вытащил эти деньги, а портмоне и российский паспорт Банникова вернул владельцу.
– Но… – изумленно начал он.
– Иди, иди! – сказал я, пряча деньги в карман. – Это на ремонт дома, ты там ковры попортил. Пошли, Полина! На выход.
Пропустив вперед Полину с детской коляской, я подхватил три их чемодана и пошел следом.
– Я тебя убью, клянусь матерью! – услышал я за спиной голос Харунова.
Я не удержался и, обернувшись, бросил ему на ходу:
– Если доживешь.