У городских ворот

Я теперь понимал, что от одного аппарата провод шел к Богачеву, от другого — к наблюдателю, залегшему на том берегу реки под старой ивой. Отец сразу же вызвал его, и тот сообщил, что последняя очередь накрыла немцев у переправы на том берегу. И опять отец скомандовал: «Огонь!» И опять вспыхнул свет и наблюдатель сообщил, что снаряды снова свалили нескольких немцев.

Тогда отец скомандовал: «Беглый!» И выстрелы стали греметь один за другим. Наблюдатель сообщал, что снаряды ложатся прекрасно.

То, что не удалось немцам в первый раз, вряд ли могло удастся теперь, потому что после победы настроение у всех было гораздо лучше и все — пулеметчики, артиллеристы, стрелки — действовали увереннее и точнее. Иногда наблюдатель сообщал, что снаряды рвутся или слишком далеко, или слишком близко. И тогда отец менял установки, и снова оказывалось, что снаряды ложатся хорошо, и Богачев звонил, что пехота благодарит батарею.

Отец мой действительно очень быстро восстановил в памяти полузабытое артиллерийское дело Он сам был доволен своей работой, радовался, что другие довольны, и чувствовал себя полезным, нужным человеком.

Немцы стали бить по батарее отца. Они били, однако, очень неточно. Снаряды свистели над нашими головами, но рвались довольно далеко за шоссе. И артиллеристы провожали свистящие снаряды пожеланиями «доброго пути».

Удивительно, как легко приходим мы в хорошее настроение.

Несколько часов назад немцы казались нам чудовищной, непреодолимой силой, и мы все готовились к смерти, и скрытый ужас таился в груди у каждого, а сейчас нам казалось, что немцы, если еще и не побеждены, то, во всяком случае, особенной опасности уже не представляют.

Довольно скоро наблюдатель донес, что немцы больше не лезут в воду. Потом позвонил Богачев и подтвердил, что немецкая атака отбита, но сказал, что ждет повторения и просит поэтому быть готовыми к удару по переправе. Отец успокоил его: места эти были хорошо пристреляны и орудия могли дать огонь в любую минуту. Между тем немецкая артиллерия начинала нащупывать батарею отца и снаряды рвались уже довольно близко. Несмотря на то, что у третьего орудия ранило подносчика снарядов, настроение не изменилось. Казалось, с того момента, как снова начала бить немецкая артиллерия, люди стали веселее, оживленнее, чем были во время затишья. Смех возникал по каждому поводу, все казалось подходящей темой для шуток. Смеялись над литейщиками, говоря, что они так набегались сегодня за день, что вряд ли захотят еще побежать, смеялись над немцами, что они, как уставились в этот брод, так и будут в него переть, пока мы всех их до одного не уложим.

— Да, — говорил Алехин, — нашла коса на камень.

— Ничего не попишешь, — рассуждал высокий рябой парень из прокатного цеха, — пришлось с нашими ребятами встретиться, так уж не обессудьте.

Первое сообщение о новой атаке мы получили от Богачева. Он передал, что замечено движение отдельных групп немецких солдат к берегу реки против Дома инженеров. Минутою позже наш наблюдатель донес, что немцы накапливаются в овражке, метрах в двухстах от старой ивы. Отец направил туда орудия, и наблюдатель сообщил, что снаряд попал в самую гущу немецких солдат. Теперь положение наблюдателя было исключительно выгодное — он лежал в непосредственной близости от цели и наблюдал за каждым шагом противника. Правда, что и ему угрожала опасность, — его могли обнаружить каждую минуту.

Снова позвонил Богачев, который сказал, что возле старых ив готовится, видимо, серьезная атака. Отец огляделся.

— Леша, — сказал он, — сядь к тому телефону и слушай. Будешь передавать мне наблюдения.

Я кивнул головой и взял трубку.

— Алло, — сказал я. — Вы меня слышите?

Телефон молчал, потом в трубку донесся приглушенный и странно знакомый голос.

— Привезли понтоны, — говорил он. — Ясно вижу, маленькие понтоны, их сложили у выхода из оврага. Видимо, скоро будут налаживать переправу.

— Коля! — заорал я. — Коля, ты? Это я, Леша.

— Добрый день, Леша, — ответил мне Николай. — Слушай внимательно, мальчик. Наверное, скоро начнется.

— Коля, — говорил я в трубку, — Коля, как ты там?

Но трубка молчала. Очевидно, Николай всматривался в то, что происходило в овраге. Я представил себе Николая, лежащего между большими корнями ивы, совсем близко от немцев, совсем близко от места, где будут сейчас рваться наши снаряды, и у меня сжалось сердце. Я старался не думать о том, что может произойти, но скверные предчувствия томили меня.

„Ты меня слышишь, Коля?“