У истоков Броукри (СИ)

— Прошу вас, уходите, — тихо шепчет Хельга, задыхаясь от рыданий, хотя слез не видно. — Убирайтесь. Я больше не хочу говорить об этом.

— Я…, я не хотела обидеть вас, простите.

— Просто уйдите! — она повышает голос, но он срывается, и женщина, обхватив себя руками, принимается покачиваться из стороны в сторону, завывая, словно раненый зверь. По моим щекам, не прекращая, бегут слезы. Я лихо вырываюсь из палаты под ее вой. Он сливается с криком о помощи больных. Все в эту секунду смешивается и сваливается на мои плечи, будто целая вселенная. Едва не спотыкаюсь о собственные ноги, когда несусь к выходу. Дышу так громко, что легким становится больно, но я не обращаю внимания.

Бегу, не оглядываясь.

— Боже, — пальцами хватаюсь за губы. Мне трудно держать себя в руках. Меня так и манит ледяной кафель, затем грязный асфальт. Я хочу упасть и не двигаться, сделать вид, что ничего не слышала, что ничего не поняла.

Но это невозможно.

Демми или Демитрий Бофорт — шериф Верхнего Эдема — украл Катарину Штольц, поджог поместье, а Крис или Кристофер Обервилль — доктор — вырезал ее сердце, а затем пересадил мне. Бофорт замолчал, иногда откровенничая под крепкий виски, а Обервилля пришлось заставить замолчать, и мой отец отправил его в клинику для умалишенных. Все сходится. Абсолютно все! Клайв Штольц умер при пожаре, а его жену изгнали, уверенные в том, что никто не кинется ее спасать, ведь единственный родственник, который смог бы помочь женщине, сам же там ее и запер!

Голова кружится. Мне нечем дышать.

Я несусь по улице, ничего не видя перед глазами.

Но почему Катарина? Почему именно она? Гены? Лучший донор? Почему у Сьюзен де Веро не хватило силы и смелости остановить это? Почему она позволила отцу загубить жизнь ее родной сестры! Как она могла? Как она живет с этим?

Я не понимаю, как оказываюсь на площади Броукри, а затем на том самом утесе, где всегда могу побыть одна; где никогда никого нет.

А как мама смотрит на меня? О да, теперь я понимаю, как ей трудно каждый день встречаться со мной в коридорах дома. Как ей тягостно со мной разговаривать. Возможно, она не хотела, чтобы так случилось. Может, она просто не сумела противостоять Эдварду де Веро. Она угодила в ловушку беззаботной жизни. Была так счастлива, что не заметила монстра, пригретого под крылом.

Однако отец спас меня, рискнув всем, что у него было. И в то же время он ведь убил ребенка…, убил дочь маминой сестры. Это нельзя простить, но можно понять. Наверное.

Меня знобит.

Я останавливаюсь на краю утеса и скидываю с плеч дырявую накидку. Смотрю куда-то вдаль, за горизонт и дышу так часто, что скоро, наверняка, задохнусь.

Я не могу поверить во все это. Это будто происходит не со мной.

В моей груди бьется сердце сестры.

Они выкрали ее и держали в той самой детской комнате. Возможно, мама приходила к ней, возможно, успокаивала, говорила, что все в порядке. А потом туда ворвались люди в белых масках, халатах, вытащили ее и опять солгали. Сказали, будет не больно. Один укол — и все! Так и произошло. Катарина Штольц больше не открыла своих прелестных глаз. Они вкололи ей снотворное, а затем девочка просто умерла.

— Адора! — слышу я за спиной сбивчивый голос Эриха. Наверно, парень бежал.

— Не подходи ко мне. Пожалуйста.

— Адора…

— Не подходи!

Я закрываю ладонями лицо. Меня покачивает от ветра, и я плачу. Глухое отчаяние и безысходность сваливаются на плечи. Я не знаю, что мне делать, что думать. Я должна не плакать, а злиться. Но у меня не получается взять себя в руки. Да, и как можно злиться на отца, если он спас мне жизнь? Он поступил ужасно, непростительно, но он хотел, чтобы его дочь осталась с ним. Действовать пришлось незамедлительно, донор был лишь один, и он решился, потому что всегда решается на то, чего другие люди боятся.

Я не верю, что оправдываю его. Нельзя добиваться поставленных целей такой ценой, как это сделал мой отец. Но разве у него был другой выход? Он же заботился о семье, но в итоге уничтожил ее. Расколол на сотни частей. С тех пор мама не может смотреть на меня, а отец отдалился настолько, что я и голоса его не помню. Мы стали чужими, холодными, и чтобы добиться чьего-то внимания приходилось совершать что-то безумное. Так, Мэлот, например, добивается любви отца, выполняя все его просьбы, даже самые безрассудные.

Неожиданно я чувствую, как чьи-то теплые руки обнимают меня со спины. Внутри я рассыпаюсь на тысячи песчинок. Кожа возгорается, а по венам проносится заряд тока. Не хочу думать. Ничего не хочу. Откидываю назад голову и ощущаю дыхание Эриха на лице. Он так близко, а я плачу. Я ведь не должна плакать, когда он меня обнимает. Глупо, все глупо. Мне очень больно. Словно кто-то хлещет меня по лицу, вонзает невидимые когти в сердце и сжимает его с немыслимой силой. Я ужасно слабая.

— Ты в порядке? — спрашивает парень. Я не отвечаю, и тогда он прижимает меня к себе еще ближе. — Тут очень красиво. Броукри, как на ладони.

— Ты не должен быть здесь.

— Нет, Адора. Здесь я быть и должен.

— Почему?

— Потому что мне некуда идти.

— Иди домой.