У истоков Броукри (СИ)

— Я как раз хотел рассказать родителям о том, как вчера мы с тобой играли в гольф на заднем дворе. — Его брови ползут вверх. — Вечером. Помнишь?

Ах, вот в чем дело. Я со свистом выдыхаю и почему-то хмыкаю. Удивительно, что у него до сих пор не сложилось впечатление, будто родителям абсолютно наплевать на нас и на наши развлечения. Да, мама не сторонник боев, которые он устраивает так часто, что уже со счета, наверно, сбился. Но это не вылилось бы для него в огромные неприятности. Куда опаснее информация о том, что дочь де Веро спасает жизнь заклятому врагу. Тут уж я уверена, родители разошлись бы по полной программе.

— Да, — присаживаясь напротив, шепчу я, — расскажи, конечно.

— Ты надела топ. — Говорит мама, не отрывая глаз от журнала.

— Не берусь спорить.

— Переоденься, если решишь выйти на улицу.

Ее холодный тон похлеще ссор и споров. Я мечтаю услышать, как она кричит, но все чаще мне кажется, что она попросту не умеет чувствовать. Просто говорит, что делать, как делать и когда. Приказывает и ждет исполнения. И если я не слушаюсь, вступает отец, а у нее отпадает необходимость в разговорах на повышенных тонах; в любых разговорах, где положено смотреть собеседнику в лицо.

— Хорошо.

— Мэлот, — отец откладывает газету и сверкает зелеными глазами. Я всегда понимала, почему мой отец главный. И не только в семье, но и в этом городе. Он глядит на человека, и этого достаточно: слова излишни, когда вас прожигает взглядом Эдвард де Вер. — Ты же не занят сегодня? — Это не вопрос. — Мы должны встретиться с новым заказчиком. Я хотел бы тебя представить.

Папа говорит мало, но попадает точно в цель. Мэлот и не думает отвечать. Кивает, а отцу ничего больше и не нужно. Едва ли наши диалоги были длиннее и содержательней. Я иногда цепенею и падаю в рассуждения: как же так вышло, что в нашей семье никому нет ни до кого дела? Это же поразительно, как далеки друг от друга могут быть близкие люди.

— Адора?

— Что? — я выплываю из мыслей и встряхиваю головой. Наконец, мама смотрит мне в глаза, а не куда-то вдаль. — Ешь. Еда остывает.

***

После завтрака я убегаю из дома так быстро, как могу. Никто меня не замечает. Тень и только, вот кто я. Мои родители заметят кражу голубого бриллиантового ожерелья, но у них долго не будет возникать вопросов по поводу отсутствия меня. Хотя в глубине души я все-таки верю, что я нужна им. Они ведь мне нужны, а чувства — взаимное ощущение. Так ведь? Нет. Конечно, нет. Тогда бы жить было гораздо проще.

Я прибегаю в дом Марии и громко тарабаню по дубовой двери. Мне открывает один из тех парней, что помогали нести незнакомца на чердак.

— Тебя мама прислала?

— Да, конечно. — Я возбужденно киваю. Прикусываю губу и смиренно жду, когда мне позволят войти. Парнишка окидывает взглядом мою одежду — топ, который я не сменила на что-то более приличное — и усмехается.

— Проходи.

Пятнадцать лет — опасный возраст. В это время из спальни моего брата доносились стоны и шепот, и я пряталась в своей комнате, затыкая уши наушниками. Очень часто мне доводилось видеть, как он выпроваживает девиц через черный вход. Тогда-то я впервые и узнала, что подставлять Мэлота не стоит. Я пожаловалась маме на то, что у брата шумно в комнате, а потом всю неделю ходила с опухшей и красной щекой. Родителям сказала, что случайно ударилась об угол стола, когда поднимала с пола тетрадь. Они поверили. Но я на самом деле ударилась о руку собственного брата.

Поднимаюсь на чердак и осторожно распахиваю дверь. Незнакомец не спит. Стоит в углу и горбится так сильно, что бинты на торсе скатились вниз. Я тяну к нему руку, но тут же застываю, заметив решительность в его взгляде. Что-то мне подсказывает, что опасно к парню приближаться.

— Это ты перевязала рану?

— Я хотела помочь. — Голос осип. Возбуждение сменилось неуверенностью, и я робко закрываю за собой дверь, боясь нарваться на неприятности. — Ты лежал у моего дома.

— Что?

— Тебя сильно избили.

— Считаешь?

— Не понимаю, почему ты злишься.

Парень смотрит на меня так, будто я говорю на неизвестном ему языке. Его лицо тут же вытягивается, выражает искреннее недоумение и раздражение, но уже через несколько секунд его тело сильнее сгибается от боли.

— Черт, — выругивается он, придавив пальцами рану на плече. — Как я здесь оказался? За стеной. И кто ты такая? Почему…, - он глядит мне в глаза. — Почему помогаешь мне?

Я и сама не знаю: почему. Набираюсь уверенности, бросаю на пол сумку и подхожу к незнакомцу, приподнимая перед собой руки.

— Я не сделаю тебе больно. Я лишь должна перевязать рану, иначе она не затянется, и ты останешься здесь еще на пару недель.

— Пару недель? — он вдруг нагло прыскает. — Меня здесь не будет уже сегодня.

— Вновь устроишься у стены?

— Я разберусь, где мне устроиться.

— Странная благодарность.

— Нет. Куда страннее твое желание мне помочь.

— А разве не так должны поступать нормальные люди? — Я все-таки подхожу к парню вплотную. Вижу, как он настороженно стискивает зубы, и улыбаюсь. — Чего ты боишься, я ведь не причиню тебе вред. Один взмах твоей руки, и все — прощай, Дор.

— Хорошо, что ты это понимаешь.